– Ну и черт с ним! – решил Серьга, выбираясь на свежий воздух.
Ланка сидела на низкой мраморной скамейке и терла виски, уставившись на кончики туфелек. Серьга глянул и оторопел, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Княжна Серебрянская, после того как стала ведьмой, ни за что не хотела отпускать Ланку, да и Ланка не очень-то стремилась бежать от обилия всяческих украшений, тканей и нарядов, вываленных перед ней воодушевившейся Серебрянской. Молодая княгиня вдруг поняла, что ей было откровенно скучно без подружки, и, не желая считаться с невеликой разницей в годах, заявила, что Дорофея ее сверстница по духу. Белошвеек и помощниц вскоре набилось столько, что приходилось толкаться локтями, чтобы пройти к зеркалу. Ланку вертели и наряжали как куклу, и в результате к полуночи всеобщими усилиями в Серебрянске родилось настоящее эльфийское платье. Такое смелое, что никто, кроме логовской ведьмы, и надеть-то не посмел, а Ланке понравилось. Белый шелк облегал тело, струясь вниз, широкие шелковые ленты трепетали от малейшего движения, умопомрачительный разрез, аж до самой талии, заставлял цепенеть мужчин. Даже несмотря на то что вместо голой ножки оттуда выглядывала вторая юбка. Серебрянская не пожалела ни золотой пряжки с белой эмалью для пояса, ни заколки-трилистника для волос, ни причудливых сережек, которые действительно были найдены в одной из башен после ухода эльфов. Тонкие руки Ланки были обнажены до локтя, и на них посверкивали змейки браслетов.
Гаврила Спиридонович, зашедший вечером в комнату супруги, только и сумел выдавить из себя:
– Смело… – даже не заметив, что на лже-Костричной половина его подарков жене.
А Мытный утром просто встал на одно колено и, припав к руке, заявил:
– Я ваш раб, Дорофея.
Зато для Серьги это было как удар обухом. Он стоял, с тоскливой грустью глядя на Ланку, и осознавал, что никогда она его не будет. Все, что колобродило у него в груди, было каким-то детским и тянулось еще с тех времен, когда он гроссмейстершу за косы таскал, доводя до отчаянного визга, а тут была неведомая Серьге женщина, от одного вида которой перехватывало дух. Красива была до невозможности, но не его, чья-то чужая. Он подошел и тяжело бухнулся рядом с Ланкой на скамейку, безжалостно придавив шелковую подушку, набитую конским волосом. Такие лежали по всем скамьям, чтобы у гостей не приключилось болезней от простуды.
– Тебе не холодно? – поинтересовался он, глядя на хрупкие плечи Ланки. Она недоумевающее подняла на него глаза и потрясла головой. – А ты, говорят, сумасшедшая совсем, – скривил он улыбочку.
– Кто говорит? – не поняла Ланка.
– А все. Одни объясняют это беременностью, а другие – что это для того, чтобы с Анной Луговской не видаться.
– Она что, уже здесь? – настороженно встрепенулась Ланка, а Серьга покивал:
– Щас, поди, своего побежишь спасать.
– Что? А… – Лана вскочила и велела, в точности как княжна своему верному слуге: – Запрягайте коней, может, его попытаются прямо сейчас увезти, – и побежала по тропинке.
– Ну что, жених, – вылез из кустов Митяй, – поговорили?
– Дать бы тебе в морду, Митька, – вздохнул Ладейко, – да велено коней запрягать по-быстрому.
– По-быстрому не получится, – хмыкнул Кожемяка, – ты их вчера пивом поил, ухарь, – и загоготал. Серьга так и не смог понять, правду ему сказал Кожемяка или просто на драку напрашивается.
– Да не пьют кони пива! – возмутился он, но в парке уже никого не было, кроме соглядатаев да любопытных серебрянских девах, которым до всего было дело.
Княгиня Анна Луговская была женщиной сильной и властной. В Северске даже ходила шутка о том, что Пречистая Дева, которая при рождении целует ребенка, благословляя его умом, отвагой, даровитостью или большой любовью, спьяну попутала, истискав Анну вместо братца и поцеловав вместо сердца в голову.
Широкая в кости, как все Медведевские, княгиня в детстве умиляла отца тем, что, обрядившись в мужской костюм, устраивала скачки, всегда их выигрывая, неплохо фехтовала легким клинком, а письма иностранных дипломатов комментировала так, что папа ухохатывался, а потом, вспоминая комментарии, срывал приемы, сильно конфузя послов и сам конфузясь. Анна везде бывала с отцом, куда бы он ни ехал. Даже когда Великий Князь усмирял бунт бояр Варгасовых, находилась рядом, а потому не убереглась от тифа.
Говорят, это и подточило здоровье старика, когда он день и ночь сидел подле нее, баюкая истончавшую до прозрачности дочь. А первым, кто увидел ее после выздоровления, был Дмитрий Луговской. Огромные, на пол-лица, льдисто-серые глаза Анны так запали ему в душу, что, несмотря на гнев Князя, прочившего дочери корону западного порубежья, он просил руки княжны и добился ее. Тут, правда, злые языки говорили, что случилось это единственно по желанию самой Анны, надеявшейся после смерти отца сместить слабохарактерного братца и самой править Северском. Даже ходил поименный список участников заговора, но ничего такого не случилось, а о чем умолял Великий Князь на смертном одре свою дочь, она помалкивала, хоть и уверяли, что он просил не низвергать слабого наследника.
К сорока Анна была уж совершенно зрелой матроной, родила троих детей, носила исключительно златоградские платья и лишь изредка покрывала свою голову платком, предпочитая красиво уложить волосы, в которых, опять же, злые языки подозревали парик, уверяя, что свои после тифа выпали.
Круг друзей и доверенных лиц Анны был очень невелик, но зато крепок. Из ближайших подруг при ней была только Анжела Демцова – роскошная черноволосая красавица. Яркая, броская и такая загадочная, что слухи и сплетни о ней плодились как тараканы. Самым распространенным был тот, что Анжела – бывшая миренская куртизанка, которая теперь для Анны выуживает из любострастных мужчин сведения, а когда надо, то и устраняет оных.
Визит двух этих женщин в Серебрянск взбудоражил город и замок, как камень, брошенный в муравейник. Гаврила Спиридонович с супругой спешили на крыльцо, но, так как сам князь Серебрянский временно считался замешанным в бунте, до оправдания его оттирали, и чуть не случился бунт настоящий. Князь едва не приказал своим людям вышвырнуть наглого временного коменданта, оставленного Решетниковым до решения участи Гаврилы Спиридоновича. Лезет теперь вперед него. И вышвырнули бы не глядя, пусть не из города, но с крыльца-то наверняка. А Решетникова, равного по знатности Гавриле Спиридоновичу, здесь не было. Обещался быть к приезду Анны Васильевны, да задержался в Ведьмином Логу. Какие-то там начались брожения, несмотря на то что, казалось бы, всех прижали к ногтю, каждый двор был под надзором, на каждой тропинке – патруль.
– Анна Васильевна, очень рады, – учтиво раскланялся Гаврила Спиридонович с Луговской.
Та ответила благосклонным кивком. Луговская была одета скромно, по-дорожному. Зато Анжела Демцова вышла из кареты, ослепив всех сразу блеском брильянтов и тревожно-алыми всполохами шелкового платья. Мытный, стиснутый с двух сторон охраной, скромно улыбнулся от дверей, заставив Анну полоснуть по коменданту холодным, ничего доброго не обещающим взглядом.
