Он хмыкнул по-бабулиному:
– А у меня еще прощалка не отросла как следует.
И тут, прямо из ниоткуда, на него прыгнул волк. Желтые зубы вцепились в ключицу, от удара жилистого тела Илиодор ухнул на спину, сразу уйдя с головой в топь. Зверь плясал на нем, терзая слишком плотный кафтан, золоченые пуговицы сыпались дождем, скрипели, не желая поддаваться зубам хищника, галуны. С перепугу я не нашла ничего лучшего, как ухватить за верхушку почти упавшую гнилую березку, которая давно уже сдалась и не цеплялась за болотину корнями, и с хеканием, как Митяй на празднике, когда дерутся стенка на стенку, ударила волка по хребту.
Гнилая береза рассыпалась трухой, Илиодора согнуло пополам, он сначала открыл рот, потом беззвучно выдохнул и какое-то время сидел, созерцая болотные красоты, а я стояла ошеломленная отсутствием всякого волка.
– Нет, ну-у… – Он задумчиво поводил в воздухе руками, потом заинтересованно спросил: – А у вас нет никаких ритуалов по приношению чернокнижников в жертву? Или это личное отношение?
– Прости, – прошептала я.
– Ну хоть бы поцеловала, что ли, – шмыгнул он носом, подставляя грязную щеку.
– В другой раз, – вильнула я, отодвигаясь на шаг.
– Значит, в жертву, – понимающе кивнул Илиодор, а я скуксилась:
– Ну потерпи, маленько уж осталось.
– Да я сам вижу, что «маленько», – отряхнул он штаны, гордо глядя вдаль и выражая всем своим видом превосходство чернокнижников над ведьмами. Как бы мы ни глумились, их не сломить.
– Может, мне глаза закрыть? – предложила я. – Никакая гадость мерещиться и не будет.
– Вообще-то страх живет в голове и сердце, так что идеальный вариант – это голову тебе оторвать и распотрошить, как лягушку.
– А мы еще и полдороги не прошли, – вздохнула я, оглядываясь вокруг.
– Даже боюсь представить, что нас ждет, – признался он, а я закусила губу, пытаясь вспомнить, чего же я еще боялась в своей жизни. Оказалось – многого.
Я боялась остаться без Ланки и бабули, я боялась, что не научусь колдовать. Потом боялась, что разучусь колдовать. Иногда я боялась, что не смогу из кошки перекинуться обратно в человека. А во время путешествий нам порой приходилось убегать от разъяренных мужиков, и я боялась, что бабулю сожгут на костре как ведьму. Еще я боялась, что от занятий ведьмовством стану такой же бородавчатой, как Августа, и боялась, что все ведьмы на самом деле несчастны, что они счастливыми быть не могут. И что после смерти меня будут мучить черти за то, что была ведьмой, если будут у меня дети, то каждого третьего придется отдавать им же, чертям. И чем дольше я вспоминала, тем больше вспоминалось. Страхи сыпались на меня как из худого мешка. Я вздрагивала, отмахивалась, прижималась к Илиодору, иногда получая от него вполне заслуженные плюхи, когда он замечал, что я «заснула» и кончики пальцев начинают искрить. Чем дальше мы шли, тем было тяжелее, мне буквально приходилось продираться сквозь собственные ужасы. На одной только Лысой горе я побывала трижды, наблюдая, как ведьмы то умирают страшной голодной смертью, то рвут друг друга на куски по той же причине, проклиная главным образом меня.
В конце пути даже Илиодору надоела эта свистопляска, он отодрал мою вцепившуюся до онемения в пальцах руку от рукава своего форменного, но уже порядком пришедшего в негодность кафтана и зло толкнул в грудь:
– Все, надоело.
Я ударилась спиной о камень, но не сразу сообразила, что это и есть каменный гроб Чучелки, до которого мы долго добирались.
Илиодор разительно переменился в лице: брови нахмурены, сам сосредоточен. Он вынул саблю и воткнул в землю перед собой, сразу предупредив:
– Дернешься – зарублю, – после чего вынул уже хорошо мне знакомые бутыльки и кисточки и принялся рисовать вокруг меня узоры, напевая при этом под нос заклятия на старом, моранском языке.
– Зачем это? – испуганно прижалась я к пустому гробу. Крышка была отброшена, хозяйка отсутствовала. Илиодор скривился недовольно, словно не ожидал от меня столь глупых вопросов, и продолжил свое рисование. – Илиодор, это ведь не то, что я думаю?
Он снова недовольно поморщился:
– Не льсти себе, ты никогда не думаешь. Это вообще, на мой взгляд, ведьмам не дано. Вы как нечисть, нет, как животное, умеете что-то – и вам этого хватает, шуршите, как мыши под полом. Шур-шур, хи-хи-хи! Растрачиваете свой дар на глупость, на ерунду.
– Я буду защищаться, – честно предупредила я его. Он поднялся во весь рост и насмешливо спросил:
– Чем?
– Вот этим! – Я размахнулась пошибче и швырнула в него сгусток огня.
Пламя ударилось в его грудь, тут же рассыпавшись бессильными мертвыми искрами. Он с сомнением рассмотрел попорченную одежду и, стряхнув пятнышко копоти, покачал головой:
– Прямо скажем, не густо. Еще будешь кочевряжиться или все? Ах да, я же забыл, что ведьмовство требует времени!
Мне не понравилась его улыбка.
– Илиодор, мне казалось…
– Вот именно, «казалось», – оскалился он. – Сначала тебе показалось, что я неплохой парень; потом тебе показалось, что ты влюбилась; потом тебе показалось, что ведьма и чернокнижник могут ужиться вместе, и это, кстати, правда, я буду часто приходить к тебе на могилку. Жаль только, поцеловались лишь разочек. Может, исправим это дело? – И он раскинул руки, словно собираясь заключить меня в объятия.
– Неправда! – затрясла я головой. – Ты не Илиодор!
– Вот именно, – выскользнул откуда-то сбоку златоградец и одним ударом разрубил надвое надвигающийся на меня ужас.
От дикого визга заложило уши, я отшатнулась – у моих ног корчился волк, пытаясь лапами зажать широкую рану в груди.
– Берегись! – схватил меня за шею и дернул назад Илиодор. Злая сталь вжикнула над ухом. Убитый вчера в городе стражник увидел, что нож не достиг цели, и выхватил палаш.
– Он-то здесь откуда? – выдохнула я и вдруг испугалась, что и это морок, схватила Илиодора за разорванный, обожженный, почти развалившийся кафтан и заорала, борясь с истерикой:
– Ты-то хоть настоящий?
Он развернулся всем телом, только сабля осталась смотреть на подкрадывающегося мертвяка, и, глянув на меня без тени насмешки, заявил:
– Я – настоящий, – вдруг притянул меня и, прежде чем я успела сообразить и взбрыкнуть, поцеловал в губы. Сердце захолонуло, даже голова пошла кругом, но этот кловун, как всегда, все испортил, проворковав мне в ухо: – Бася, да ты ведьма!
Дозорный выскочил на тропинку так внезапно, что не почуявшие его кони заплясали под седоками. Решетников угомонил Красавчика, досадуя, что жеребчик еще так молод и плохо обучен, хотя кто ж ожидал, что придется в засадах сидеть. Брал молодого, потому что резвый.
