– Ну, как хочешь, – не стала я неволить дурочку, – вон иди, присмотри за дядечкой, а то Сашко икает, глядя на тебя.
«Дядечка» как раз очухался и попытался встать вместе с колесом, и самое удивительное, что у него это получилось. Вот ведь здоровый битюг! Он рычал, крутясь туда-сюда, а вокруг него петухом прыгал Серьга, не зная, что с ним делать. Хорошо хоть, что на голове Васька до сих пор был платок. Он пытался его всосать и выплюнуть, а павлинов корежило от отвращения.
Я подобрала свой потерянный в бою сапог и, тихонько ткнув им в царька, поинтересовалась:
– Ты угомонишься наконец, грозный воин?
– Да я вас!!! – взревел царек, но добросердечная Зюка приподняла край платка, чтобы заглянуть, кто там такой, и Васек подавился своими «атями», утратил весь свой гонор и попытался даже пятиться, забыв про колесо. Серьга попридержал его, собиравшегося навернуться, и царек, видимо сообразив, что находится в полной нашей власти, весь как-то сник, буркнув: – Чего вам от меня надо?
– Нет, это чего тебе от нас надо? – сразу взъярилась я. – Ты зачем сюда егерей притащил? Ты вообще о чем думал? Ты кем себя возомнил? Это что тут за военные походы карликового государства?
– А вы первые начали! – взревел Васек, при этом прилипшие ко рту павлины сделали странное судорожное движение, словно собрались разбежаться.
Заинтересованная Зюка снова приподняла край платочка, и Васька, всхлипнув, взмолился:
– Да прекратите же вы это! Оставьте мой платок в покое! Что я вам сделал? Не я ж сюда эту дружину притащил. Так воровская сходка решила, и не наша серебрянская, а столичная, после того как ваша Марта всем ворам войну объявила.
– Наша Марта?! – сипло удивилась я, потеряв голос от возмущения. И тут только обнаружила, что Ланка молчит все это время, как воды в рот набравшая. Пошарила взглядом по полянке и с подозрением поинтересовалась: – А чего это у нас старшая гроссмейстерша помалкивает?
– Да, действительно, – поддакнула Маргоша, сидящая на баулах и внимательно слушающая допрос царька, – а то как-то нехорошо, барышня, получается, может, ты сейчас рыскаешь по полянке и у людей потаенные мысли считываешь?
– Я не рыскаю, – придушенно хрюкнула у меня над ухом Ланка так внезапно, что я подпрыгнула от страха и завизжала.
– Ты что пугаешь, бестолочь? А ну проявляйся немедленно, а то я тебя отдубасю за такие дурацкие шуточки!
– Не мо-гу, – по слогам выдавила старшая гроссмейстерша Ведьминого Лога, – я кость проглотила.
– Да что ж за глотка у тебя такая!!! – взвыла я, хватаясь за голову.
Маргоша закатила глаза, а Зюка решила потрогать длинным пальцем, чего это разговаривает в воздухе, ткнула наудачу и попала прямо в Ланку. Та упала, образовался круг придавленной травы.
– Ага, теперь мы знаем, как отслеживать твои передвижения.
Васек, накрытый платком, усиленно вертел головой, пытаясь понять, чего это у нас происходит. И, сжалившийся Серьга, видя, что мы забыли о пленнике, занятые собственными делами, убрал с лица разбойника павлинов. Так что первое, что увидел Васек, была выпяченная челюсть Ладейко и толстые клыки, приподнимающие его верхнюю губу.
– Что ж теперь делать? – расстроенно спросила я.
– Может, ей слабительного дать? – внесла предложение Маргоша.
Ланка хныкала и каталась по траве, отчего казалось, что стебли сами собой ложатся на землю. Я подумала, что вот так и рождаются суеверия. А Триум, проснувшись, еще и предупредил:
– А тем, кто угодное бесам творит: непристойность всякую, чародейство и волхование, и колдовство, звездочетие и чернокнижие, чтение отреченных книг, альманахов, гадальных книг, коии верят в громовые стрелы и топорки, в усовье и в матку, в камни и кости волшебные и прочие всякие козни, кто чародейством и зельем промышляет, – того небеса не помилуют, люди же проклянут, а обиженные вопиют к Пречистой Деве. Тому будет и душе погибель, и дому разорение.
Я поморгала рассеянно: ну и к чему это было сказано?
Роща приютила наш табор. За день мы уж вовсю там обжились. Зюка развела костер и кормила нас кашей, мы, утомленные, спали, пристроившись кто где. Даже Васька на своем колесе как-то обмяк и смирился. Ладейко таскал дрова для «покойницы», однако, несмотря на все наши уверения, ближе двух шагов к ней не подходил, нервно скалясь на каждую ее улыбку. И только Сашко, безучастный, как пролитый на пол кисель, внушал нам опасения, тем более что, пока я гонялась по поляне за громогласно рыдающей, но совершенно невидимой сестрицей, Маргоша умудрилась влить в Скорохвата какую-то гадость из скляночки темного стекла. И сколько я ее ни пытала, она из вредности поджимала губы и говорила, что забыла состав.
– Маргоша, – укоряла я ее, чувствуя, как зевота раздирает рот и слипаются глаза.
– Бессовестная она, – поддакивала слегка успокоившаяся Ланка, – мало ей, вишь, проклятий, она еще и лечить людей собралась.
Я спохватилась радостно:
– Погоди, ты ж ее мысли читаешь!
– И что? – флегматично спросила сестра, укладываясь на мешки. Мешки словно ожили и заворочались, споря за место друг с другом.
– Так что она ему дала? – нетерпеливо подпрыгнула я.
– А леший его знает, – зевнула в ответ Ланка, – она этот пузырек на торжище купила, у какого-то красномордого афериста. Сказал, что от всего помогает.
И, судя по тоненькому свисту, сестра уснула.
– Ну-у, если от всего… – с надеждой посмотрела я на вроде бы дышавшего еще Сашко и вспомнила одну из любимых бабушкиных шуток: топор – лучшее средство от головы.
Спала я, несмотря на усталость, плохо. Стоило мне задремать, как мерещилась укоризненно глядящая на меня из кустов Брюха. К тому же теперь, в наступившей тишине, были здорово слышны не только крики, проклятия и треск ломаемых Пантерием кустов, но и обычные, присущие любому городу звуки, отчего сразу же вспоминалось, что никуда мы не сбежали, а сидим себе и палим костер прямо на окраине Малгорода. Однако, когда явилась Шишиморка, я с удивлением обнаружила, что уже вечер.
– Ну как вы? – сунулась сразу ко всем востроносая пятидесятница, заметила «колесованного» царька и ласково погладила его по голове: – И ты здесь, соколик? Это хорошо, это правильно.
– Ну и как наши делишки? – поинтересовалась проснувшаяся Ланка.
Бабка удивленно поводила глазами, как запечный таракан, но, тихо бормотнув «чур меня», продолжила как ни в чем не бывало, словно каждый день у нее духи лесные про дела спрашивают:
– Дела – как сажа бела. Больно много вы егерей побили. А самое главное – командира ихнего зря потоптали. Он на вас за это здорово осерчал.
– Да ну, – сразу насупилась я, – много ли мы его топтали, по Ваську-то вот точно телега проехала, дак и то вон он сидит спокойно и ни на кого зла не держит.
