– И чего?
– А теперь двоих тащить придется, – досадливо вздохнул увалень и, воспользовавшись советом Серьги, одним ударом срубил проклятущий замок.
Дверь тут же распахнулась, и Селуян вывалился наружу. Вид у него был жуткий, сразу было понятно, что взяли его с боем, задавив численным превосходством. Под обоими глазами – фингалы, нос распух, губы как пельмени, и только голос еще был бодрый, селуяновский. Сграбастав обоих парней в охапку, воевода радостно их встряхнул:
– Ну, братцы, век не забуду! – и первым припустил наверх.
Однако там кто-то из вояк, добравшись до походной пушки стрельцов, бабахнул над головами дерущихся.
– Ух ты! – так же решительно развернулся назад Селуян. – И чего теперь?
Серьга, кое-как отлепившись от стенки, велел:
– Скидывай одежу! – и, заприметив, что на площадке перед камерой есть печурка, у которой в холодную пору грелись охранники, ухватил из общей кучи самое корявое и сучковатое полено, поинтересовавшись: – Ты как, Селуян Трофимович, в цепях был али так лежал?
– Знамо дело в цепях, – обиделся Селуян, – только меня кузнец Трошка заковал хитро, – и он подмигнул обоим парням.
Ладейко вяло отмахнулся, дескать, все понял. Втроем они быстро обрядили полено в селуяновское, раздели стрельцов-охранников и, пока переодевались, с угрозой поинтересовались у очнувшихся молодчиков:
– Вы как, ребята, больше хотите под трибунал, за то, что пленника проспали, али на волю, подале от княжьей службы?
Стукнутые Митяем стражники соображали туго, поэтому Селуян помог им, подмигнув:
– Я еще и деньжат подкину, коли вы сначала в Дурнево заглянете. Правда-правда.
Что-то прикинув про себя, стрельцы подхватили брошенную им одежду, а Серьга и воевода, разом вывернув Митяю руки, поволокли его наверх.
– Эй, вы чего?! – изумился Кожемяка.
– А ты вообще молчи, бесами одержимый, – пристрожил его Ладейко, все еще обиженный неласковым приемом, – ишь какую прорву народу побил, потоптал.
– Я?! – удивился Кожемяка.
– Ну не сами ж они! – возразил Серьга. – Кого тут битый час ловят? – И, вытащив на белый свет Кожемяку, завопил диким голосом:. – Вот он, злодей! Помогите, братцы, не допрем!!!
Народ уж весь стоял во фрунт перед крыльцом, на котором четыре красномордых детины, очевидно старшие, вопили, размахивая кулаками. А еще двое поддерживали основательно помятого боярина. Взмокший от волнения голова суетливо бегал за спинами сотников и все пытался пропихнуть молодому боярину под руку горшочек, лебезя:
– Примочечки вот свинцовые, не желаете, боярин?
Боярина передергивало, и спины плотной стеной смыкались перед Кимом Емельяновичем.
– Вы кто такие? – болезненным голосом поинтересовался сын Мытного, неприязненным взглядом окидывая кряжистую фигуру Митяя.
– Стрельцы Серебрянской сотни, – тут же лихо отрапортовал дурневский воевода.
И боярин, прищурившись, долго всматривался в его лицо, напоследок промямлив:
– Да-да-да, где-то я тебя видел, помню… а чего это у тебя с лицом?
– Дак силен, зараза, – и покруче вверх задрал руку Кожемяке, отчего тот захрипел, краснея.
– Вот этого, – ткнул пальцем в Митяя боярский сын, – заковать, а вот этих – наградить и сегодня ж при моей персоне охраною поставить. Остальных… – Он зло зыркнул на притихшую толпу.
– Будь сделано! – тут же рявкнул один из сотников.
Боярин почмокал губами, не зная, что еще присовокупить, еще раз оглядел двух удальцов, одолевших великана, с удивлением обнаружив, что и второй ему чем-то знаком, но поскольку свой чуб Серьга спрятал под шапку, а глаза пучил как филин, то опознан не был.
Митяя приковали прямо к коновязи, Селуяну оказали посильную помощь, которая, помимо примочек, выразилась еще и в бритье бороды, значительно преобразившем его внешность. И только Серьга, разом оказавшийся в распоряжении подозрительно глядящих на него бывалых сотников, сообразил, что если ему зададут хотя бы один вопрос, то он сразу и засыплется. А потому, наплевав на скаредность, он лихо выхватил из-за пазухи свой увесистый кошель, озорно подмигнув:
– А ведь с меня, кажись, причитается.
– А то ж! – радостно заскалились отцы-командиры, потеплев взглядами и отмякнув до самого нутра.
Уже ближе к ночи самый седой и умудренный из новых начальников Серьги рассуждал, сидя в трактире:
– Нет, парень он определенно неплохой, хотя, возможно, и черт.
– Что ж, по-твоему, не бывает хорошего черта? – спрашивал у него «приятель», потирая под столом одно копыто о другое.
– Отчего ж, случается иногда, – солидно макал усы в пиво седой, – У нас в Северске и не такое бывает.
Так что к утру уж все служивые знали, что Серьга явный бес, для чего-то хвостом прицепившейся к боярскому дитяти. Да и как ему, скажите, не быть бесом с такой-то наглой мордуленцией и кто, по-вашему, кроме нечисти, напоит такую прорву народу, не имея за пазухой нескончаемого кошеля?
– Я тебе, мил-человек, как другу говорю. – бил себя в грудь плюгавый не то конюх, не то егерский каптенармус или писарчук, – очень нам нужен неразменный кладень.
Еще человек пять, обсевших Серьгу, молчаливо с ним соглашались, а Серьга скалился как сумасшедший.
– Тут дело, братцы, тонкое. Мне, простому бесу, неразменный кладень не потянуть, но способ есть. Видите того бугая, что к коновязи прикован? Так я вам как на духу говорю, забрался в него родной племянник самого наиглавнейшего черта, вот ежели его выкрасть, а вместо него свинью заковать, да на ведьм свалить, то с главным чертом можно и столковаться за племянника. Только это надо сделать еще до полуночи, потому как он его сегодня на перекрестье четырех трактов ждать будет.
– Сделаем, братец! – восторженно сиял глазами служивый, а дружки мелко-мелко кивали.
– Только, чур, про меня главному черту ни слова!
– Могила! – бухнул себя в грудь плюгавый и кинулся в город искать подходящего борова.
Пока Серьга резвился на площади, мы поднялись на третий этаж управы. Голова малгородский, впрочем, как и все чиновники, предпочитал жить там же, где и работал. В этом, кстати, Великий Князь Северский от него недалеко ушел, из Кремля тоже носу не кажет. В левом крыле селились гости. Туда мы и свернули, как раз заметив, откуда, хихикая, выскочили сенные девки. Пантерий щипнул одну пониже спины, и та огрела его полотенцем, когда увидела вихрастого рыжего соплячонка с ведром и кошкой.
– Ах ты сопля! – взъярилась она.
– А ты развратница, – басом попенял ей пацаненок. – Кто с конюхом Яшкой давеча тискался, аж чуть сарай не сжег?
