А я подумала, что сейчас он попеняет, что я зря себе имя меняла: как назвалась Фроськой – так и посыпались неприятности. Темная тень накрыла меня, и я, не успев открыть глаза, услышала ненавистное:
– Бася?!
– Я думаю, что это Мариша Лапоткова, – выдал умную мысль Мытный, – сами смотрите – нос вздернутый, лицо круглое, губы пухлые, волосы светло-пепельные…
– А на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц… – добавил Илиодор, но вовремя опомнился и замолчал.
Мне захотелось вскочить или зарыться в каменно твердый пол кузни. Я забила руками, как сонный бражник крыльями, гудя от негодования и ворочаясь с боку на бок, поскольку какая-то железяка уцепилась сзади за спину, не давая подняться. Над головой угрожающе скрежетало и позвякивало. Я рискнула приоткрыть один глаз, как раз в этот момент Силантий оттер всех плечом и легко, как кутенка, поднял меня с земли, попутно разодрав что-то на спине. «Конец Ланкиному кафтану», – успела расстроиться я, и тут Силантий гуднул мне в ухо, едва не выдув содержимое головы через другое:
– Зря ты сегодня Фроськой назвалась, от этих ведьминых выдумок одни неприятности, уж я-то знаю.
Борода его щекотала, так что хотелось глупо хихикнуть, но я сморщилась изо всех сил, поджимая губы.
– Что это у нее с лицом? – тут же поинтересовался Мытный.
– Наверно, ей клещи на голову упали, – влез Илиодор, но кузнец всех успокоил, уверенно заявив:
– Да не, у нее всегда такое лицо.
Я застонала и стала вырываться из его рук, пытаясь встать на свои ноги, шипя:
– Хватит меня позорить!
Не ожидавший сопротивления кузнец разжал руки, я вывалилась из его объятий и, сделав пару шагов, чтобы не упасть, едва снова не схватила чертов накопитель руками. Но златоградец не позволил, перехватив меня поперек талии и наставительно погрозив пальцем:
– Не стоит прикасаться к этой вещи.
– Я уже знаю! – обиженно взвизгнула я, показав ему пальцы с точечками ожогов. – Что это за дрянь?
– Надо же, – улыбнулся он, – а у вас глаза точь-в-точь как у сестры и голос. В темноте я не взялся бы вас различить.
– А вас никто и не просит, – отрезала я, – и вообще, нечего меня лапать. – Но вырваться не получилось, златоградец держал крепко. Я вспомнила, что и в бане он вцепился словно клещ, благо я там была мокрая и скользкая. Поняв бессмысленность своих попыток, я повернулась к нему, задрав как можно выше подбородок и угрожающе потребовала:
– А ну руки убери!
– Действительно, князь, а то я заподозрю, что ваш Митруха правду говорил, какое-то выражение лица у вас нездоровое.
– Ну слюна-то у меня еще не капает, – хмыкнул Илиодор, с явной неохотой выпуская меня из объятий. У, бабник.
Я набрала в грудь побольше воздуха, собираясь всех отчитать, поставить на свои места и объяснить, кто здесь главный, как совершенно неожиданно седая старая сука кузнеца жалостливо и безнадежно взвыла в будке. Меня мороз подрал по коже от ее отчаянного плача, через миг все псы, какие были в деревне, подхватили стоны кузнецовой собаки, словно по Вершинину пронесся смертельно раненный ветер.
– Что это? – вздрогнул Мытный.
Илиодор приподнял одну бровь, вслушиваясь, стрельнул глазами на меня, потом на улицу. Калитка с грохотом распахнулась, и во двор кузнеца влетел, запыхавшись, яркий как головня Пантерий.
– Началось! – проорал он басом. Я захлопнула рот, осуждающе глядя на черта: с таким выражением лица, как у него, хорошо панику сеять. Он затормозил перед самым Мытным, подняв тучу пыли, подтянул штаны, утер нос и уже более важно, выставив вперед ногу, заявил: – Эта… ну… в общем, началось, – повернулся и ушел с независимым видом.
Я шмыгнула вслед за ним, но, выскочив за калитку, обернулась, сурово спросив:
– Ну, вы идете? Или прикажете ваш дом отдельным кругом ограждать?
– Ох ты, – всплеснул руками Силантий, кинулся к Надиному дому, потом вспомнил про старую собаку, ленивого кота на печи и, наконец, с тоской посмотрел на инструмент, досадливо махнул рукой. – Да ну… – и, по-медвежьи косолапя, бросился к своей любимой ненаглядной Наде.
ГЛАВА 9
Конь дико всхрапнул и шарахнулся в сторону так, что Сашко едва удержался в седле, вонзил пятки в бока и изо всех сил, натянув узду, заорал:
– Стоять!
– Стоять! – многоголосо вторила ему ватага.
Но волк выл так, что душу наизнанку выворачивал, и кони обезумели, хрипя и пятясь. Над самым ухом свистнула и бесследно канула в густеющую тьму леса стрела, заставив Сашко замахнуться плетью.
– Вы что, с ума сошли?!
Огольцы смотрели на него одинаково круглыми глазами, и по белым их лицам было понятно, что напуганы все до невозможности. Пяток волков-одногодков кружил вокруг, не давая ватаге разбежаться. Парни понимали, что стоит сейчас дать мальцам кинуться в лес – и всех разорвут по одному. Волк бесновался, хрипел и кидался на дорогу, ломая грудью кусты. Еще кто-то, не выдержав, швырнул нож. В волка не попал, зато поранил чужого коня, и тот заплясал на двух ногах, страшно молотя воздух копытами. Чудо, что никому не снес голову на куцей полянке, куда их загнали Фроськины звери.
– Сашко! Кони безумеют! – отчаянно орала ребятня. И Скорохвату хотелось плакать.
Вместо того чтобы помогать сейчас Ланке с Маришкой в Вершинине, он завел всю ватагу в ловушку и даже понятия не имел, в каком направлении двигаться. Он-то верил, что выучил местные леса не хуже трущоб столицы, из которых забрала его Марта, и надо ж тебе – заблудился. Местные парни были умнее: жизнь рядом с нечистью научила их такой осторожности, какой нигде в другом месте не встретишь. Они с детства пугали друг друга страшилками о том, как пацаненок из одного двора в другой побежал огородами и пропал. Пошел парень на свидание – и в трех березах заблудился; вышел мужик на охоту, а нашли его одичавшим, полубезумным аж в Лаквилле.
Потому местные сразу начали на деревьях зарубки делать, как только ворвались в лес. Тюкали прямо на скаку по стволам и срубали доступные сучья. Сашко посмеивался, но, когда вдруг под копытами его лошади хрупнула свежесрубленная ветка, удивился, поскольку скакал с самого утра прямо и нигде не сворачивал, даже развилок на его тропе не встретилось ни одной. Местных мальчишек, знавших этот лес вдоль и поперек, это насторожило раньше, чем Скорохвата. Когда они и в третий раз вылетели к одной и той же приметной березе, даже ему стало понятно, что их попросту кружат. Вот тут и началось.
Лес завыл, затявкал, захохотал, кинулся на ватагу медведь, раздирая ближайшей лошади горло; скакнул на тропу зло ощерившийся волк. Кто-то из парней начал звать маму, кто-то хлестнул зверя плетью, но это не помогло. Их взяли в оборот, как овечье стадо. Парни повзрослей хватали коней за узду, заворачивали их, били безжалостно по мордам, но Сашко понимал, что все это бессмысленно. С коней надо было прыгать, но и прыгать было нельзя, потому что заворочалось, закряхтело, зашлось стоном в лесу что-то черное, чужое и страшное. Чудились десятки красных глаз и стремительные тени, а небо над головой темнело так быстро, словно не желало видеть того, что сейчас произойдет.
