Тем спокойней отнеслась к происходящему супруга головы, заявив, что хорошая из гроссмейстерши и златоградца выйдет пара. Ким Емельянович от удивления чуть руку на супругу не поднял, а потом задумался, присмотревшись, – по всему выходило, что если Маришку и волокли куда-то, то явно не против ее воли. А когда то там, то здесь по дому стала мелькать красная рубаха Митрухи – паренька златоградца, и ключник пожаловался, что тот все без разбора ест, пугая своей прожорливостью поварих, Ким Емельянович решил, что творится нечто такое, о чем ему задумываться не стоит, и почел за лучшее загрузить всех работой. И сам занялся делами.
С разоренного Вершинина прибыло немало людей. Ким Емельянович слушал рассказы и качал головой, сочувствуя и в душе опасаясь, что это только начало напасти. Ходил пугливый слух, что Гаврилу Спиридоновича держат под домашним арестом, да и самого голову так подробно выспрашивали про отношения с Мартой Лапотковой, что в конце он откровенно испугался, что его бросят в холодную. Странно, что обошлось.
Людей, что понаехали в Малгород, Ким Емельянович добряками бы не назвал при всем желании. Арестов по городу не было, но допрашивали всех поголовно. Дома вокруг управы опять были заселены чужаками. Как Мытный выгнал из них хозяев, так им и не везло с тех пор. Ким Емельянович заикнулся было о том, что поступать так не по совести, но ничего, кроме нового, трехчасового допроса с пристрастием, себе не заработал. Люди уж сами просили голову на рожон не лезть, авось пройдет все как-нибудь, утопчется. Не век же грозе бушевать, будет и передышка. Голова это и сам отлично понимал, да уж больно привыкли они при Гавриле Спиридоновиче да при Марте, чтобы все было по уму, по закону да по совести.
– Эх, и золотое было времечко! – кряхтел он, лежа на кровати.
Жена тыкала его в бок, словно боялась, что непрошеные гости ворвутся и начнут вязать его как изменника.
Последние два дня у всех появилась привычка рано запираться по домам. Солнце еще не село, а супруга уж начала звать Кима Емельяновича почивать. Голова прошел в спальню, снял сапоги, сбросил шубу нагольную и лег поверх покрывала, сложив руки на объемном животике. Пелагея тут же прижалась к боку, обнимая, Ким Емельянович тяжело вздохнул.
– Все будет хорошо, все образуется, – погладила его супруга по руке, вместо успокоения, наоборот, все разбередив в душе.
– Списки они составляют, сверяются с теми, что в Разбойном приказе были. Кого в ведьмовстве подозревают, кого ведьмачьими детьми считают.
– А нам-то что с того, Кимушка? – попыталась заглянуть ему в глаза Пелагея, и он невольно обозлился на супругу.
– Дура ты, баба. Вот как вывезут их в Лаквилл, на рудники, а князя нашего Гаврилу Спиридоновича определят пособником Мытного, так и кончится Серебрянск. Хорошо если меня под горячую руку на каторгу не отправят, – он тяжело вздохнул, – а, все одно: оберут до нитки и по миру пустят. Видала, какие рожи у допросчиков? Эти до чужого падки. Крысы, а не люди.
– Что ты такое говоришь, Кимушка? – В голосе ее дрожали слезы. – За такие речи, знаешь, что бывает? – Она с испугом оглянулась на двери, словно опасаясь, что их подслушивают.
Ким Емельянович, разволновавшись, сбросил с себя руку Пелагеи и сел на кровати, раздумывая над тем, что, возможно, нынче вечером, когда его снова выдернули для допроса, он и совершил роковую ошибку, которая и доведет его до Лаквиллских солевых шахт или еще дальше, на север, до золотых речек. На этот раз княжьих людей очень заинтересовал инквизитор и то, как он гостил тут на пару с Мытным. Ким Емельянович, по обыкновению своему, изобразил деревенского простака, умолчав почти обо всем. Ни про поход на болото, ни про золото, которое инквизитор у него сегодня по приезде забрал, допросчики не узнали, как и про то, почему, отказавшись вести ведьму в холодную, он предпочел остановиться в доме у головы.
Солнце село за горизонт, и небо еще долго было светлым, но стоило появиться первой звезде, как с болот словно дохнуло ледяным ветром, даже сквозь стены каменного дома Ким Емельянович почувствовал озноб, а потом по всему Малгороду, словно сговорившись, взвыли псы.
Я блаженствовала под ярким солнцем, телега, как дородная деваха, не спеша переваливалась на кочках. Колеса почти не скрипели, златоградец, большой любитель ночных прогулок, щедро смазал их салом. Пофыркивала, спеша домой, наша лохматая лошадка, а Зюка напевала. Ей вообще очень нравилось быть за возницу. Она деловито проверяла упряжь и перетряхивала наше невеликое добро на телеге перед отъездом, то хмуря бугорки отсутствующих бровок, то с улыбкой оглаживая лошадь. Глядя на ее беззаботную, почти детскую возню, я невольно начала сомневаться: да она ли все это творила на болотах? После сытного обеда я порядком осоловела и не желала отягощать разум неприятными думами, тем более что желудок был против картинок жутких воспоминаний. Не хотелось ему сейчас холодеть и съеживаться.
Пантерий вышел из дома и плюхнулся на воз поперек меня. Я лениво шевельнула бровью, а он вяло отмахнулся. Илиодор вышел следом, как всегда довольный, а я разочаровалась в черте:
– Хоть бы синяк ему под глаз поставил, а то как-то несолидно: ворвался с угрозами, наобещал черт-те что, а теперь валяется на гроссмейстерше пузом кверху. Эй, мы его простили или как?
Черт что-то заворчал, уворачиваясь от моих тычков, а удовлетворенный тем, как складываются дела, Илиодор заявил во всеуслышание:
– Что же вы тираните вашего клеврета, госпожа гроссмейстерша? Митруха честнейшим образом пытался вынуть из меня душу, но в результате усиленных поисков обнаружил полное отсутствие таковой. Выворачивание меня наизнанку показало, что и изнутри я такой же, как и снаружи.
– Дошутишься, – без особой уверенности пообещал черт.
– Дак мы что, принимаем его предложение? – не поняла я.
– Делайте как хотите, чего вы ко мне пристали! – капризно огрызнулся Пантерий, невероятно удивив меня.
– Ты чего, Пантерий?! – воззрилась я на него, теперь уже на черте пытаясь отыскать признаки побоев, мало ли что этот златоградец с ним сотворил. Нечисть, она ведь только на словах боевая, а управу на любого из них найти – раз плюнуть. Увидев, что мне не лежится спокойно, Пантерий мотнул кудлатой головой, совсем как настоящий мальчишка:
– Отстань, неча на меня таращиться, я тебе не теленок двухголовый.
Тогда я набросилась на Илиодора:
– Ты чего с ним сделал? – и приподнялась на телеге, сразу припоминая, что если морда чернокнижная мне не врал, то теперь он в полной моей власти.
Илиодор, многое прочитав в моих глазах, шутовски повалился мне в ноги:
– Государыня, не погуби!
Я тяжело вздохнула, приятно было, конечно, да уж больно человек был непонятный. Я-то надеялась, что он авантюрист или шпион какой-нибудь, а вот когда тебя за ноги некромант-чернокнижник хватает – это ощущение не из слабых.
– Поехали уж, – попросила я, подозревая, что Решетников не так глуп, чтобы оставить нас без соглядатая. Вот он удивится, когда ему доложат, кто кому ножки целует.
