В обращенном на меня взгляде тетушки проскальзывает негодование. Но, понятное дело, ругаться со мной при гостях она не станет.
— Вот, и Наташенька согласна, — подхватывает доктор. — Молодым девицам не только вышиванием да кружевоплетением заниматься нужно.
Татьяна Андреевна цедит сквозь зубы:
— Да разве я возражаю? Только хороших учителей еще поди найди.
Стараясь сгладить резкость мужа, Настасья Константиновна предлагает:
— Какие-то уроки ваши девочки могли бы брать вместе с Верочкой. У нас хороший учитель танцев и музыки. А еще два раза в месяц приезжает художник, и Верушка уже отлично рисует. Вам только нужно будет пригласить учителей по французскому и немецкому языкам.
Самохвалова кивает, хоть и без особого восторга. А Верочка, кажется, радуется. Выражение же лица Софии мне не видно — мы сидим по одну сторону стола.
Но поскольку гнев тетушки я уже все равно вызвала, я решаюсь еще на одну просьбу:
— Татьяна Андреевна, а как было бы хорошо, если бы нам какие-нибудь книги из Петербурга прислали, из тех, который сейчас в столице читают.
Бельский улыбкой одобряет мой интерес, а вслух обещает пока прислать что-нибудь из своих запасов. Молчавшая до сей поры Вера говорит, что подберет то, что особенно понравилось ей самой.
Тетушка хмурится и вздыхает. Вполне могу ее понять — наверно, такие уроки — дело не дешевое. Ну, ничего, привыкнет!
7. На следующее утро
Утром я обнаруживаю, что дверь моей комнатенки заперта. И это так удивительно, что первые пять минут я просто стою перед ней в стопоре и ничего не предпринимаю. Интересно, кому понадобилось ее запирать?
Потом перехожу к действиям. Сначала стучу по дверям тихонько, но не получив ответа, принимаюсь барабанить всё громче и громче.
Можно, конечно, попытаться выбраться через окно. Но, во-первых, этаж не первый, а второй, а потолки здесь высокие. А во-вторых, не пристало благородной девице вести себя как дворовому мальчишке. Еще слуги увидят, пересудов потом не оберешься.
Ночной горшок под кроватью, так что с этим всё в порядке. Но ограничение свободы обидно само по себе.
— Чего изволите, графинюшка? — слышу, наконец, голос Меланьи Никитичны с коридора.
— Выйти изволю! — кричу я. — Это ты меня заперла?
Нянюшка отвечает не сразу:
— Барыня велела. Не нужно было вам, Наталья Кирилловна, тетушку вечор сердить. И на что вам эти уроки сдались? С кем вы по-хранцузки разговаривать будете?
Она так смешно коверкает слово «по-французски», что я смеюсь. А она обижается:
— А где я неправду сказала? Татьяна Андреевна не любит, коли ей перечат. И не слушали бы вы Александра Денисовича. Ну, зачем вам, графинюшка, в Петербург ехать? Я там, врать не буду, не бывала, но Захар Кузьмич сказывал, что город страсть какой большой. Людей там много, и всякий обидеть может. Да и разве вам здесь плохо, графинюшка?
Судя по всему, для прислуги содержание нашего вчерашнего разговора отнюдь не тайна. И понять нянюшку можно. Её, всю жизнь прожившую в провинции, столица пугает.
— А давайте, графинюшка, я Татьяне Андреевне скажу, что вы о своих словах сожалеете. Ну, мало ли чего сболтнули? Со всяким бывает. Небось, еще и наливки вишневой вчера пригубили?
Забота ее искренна и трогательна, но я не намерена отступать. Это прежнюю Наташу устраивало такое положение дел. Но я — совсем другая! И тетушка должна это понять!
— Меланьюшка, а позови-ка ты Татьяну Андреевну сюда!
Нянюшка понимает мои слова по-своему:
— А и то ладно, графинюшка! Так и лучше — сами у нее прощения попросите. Ни к чему вам с ней в ссоре пребывать.
По затихающему звуку шаркающих шагов я понимаю, что старушка побежала к Самохваловой. Чувствую волнение.
Тетя появляется не сразу — то ли и вправду была занята важными делами (к сожалению, я об управлении поместьем решительно ничего не знаю), то ли просто решила, что лишний час сидения взаперти пойдет мне на пользу.
Дверь отворяется, и Татьяна Андреевна одаривает меня суровым взглядом.
— Меланья сказала, ты поговорить со мною хочешь? Ну, что же, я слушаю!
Она проходит в комнату и опускается на единственный стул, вынуждая меня стоять перед собой как провинившуюся школьницу. Но я после секундного раздумья сажусь на кровать. Может быть, так не полагается, но я в здешних этикетах разбираюсь плохо.
Взгляд тетушки становится еще строже.
— Ты сильно переменилась, Наташенька. Доктор говорит, это могут быть последствия болезни. Я готова проявлять снисхождение, но до разумных пределов. Я — твоя опекунша и имею право поступать так, как считаю нужным. И когда я пыталась оградить тебя от всяких модных веяний, я действовала исключительно в твоих интересах. Мне казалось, мы с тобой понимаем друг друга. Учитель-француз, что приходит к Бельским, вольнодумец, каких поискать. К тому же, он молод и не женат. А ты — девица красивая, еще разговоры какие пойдут. Зачем нам это надобно?
Я пытаюсь вставить хоть слово:
— Но он же учит Веру!
Тетушка закатывает глаза.
— Младшая Бельская — не от мира сего. Недавно заявила, что замуж вовсе не пойдет. Чего с нее взять? Да и зачем тебе всякие премудрости? Молодой барышне науки ни к чему — это удел мужчин. А тебе нарядами интересоваться нужно, рукодельем всяким.
Разговор сам поворачивает в нужную сторону.
— Да как же я могу нарядами интересоваться, когда у меня ни одного приличного платья нет? — вопрошаю я. — Неловко даже в люди выйти.
Тетушкины губы вытягиваются в струнку.
— Да перед кем тут красоваться, Наташенька? А и взять хоть ту же Бельскую — ее хоть во что наряди, всё равно лучше не станет.
Говорить про Веру в таком уничижительном тоне мне не хочется, и я возвращаюсь к нарядам.
— Не скажите, тетушка! Думаю, папеньке сильно бы не понравилось, если бы он узнал, что его дочь в штопаных платьях на званых ужинах бывает. И позвольте полюбопытствовать, а не положены ли мне какие деньги на карманные расходы? На всякие там шляпки да украшения. Ни за что не поверю, что папенька об этом не подумал.
Я говорю наугад, но, похоже, попадаю в цель. Тетушкины плечи опускаются, и вся она словно скукоживается и уже не выглядит так величаво, как полчаса назад.
— И охота тебе, Наташенька, денежными вопросами голову забивать? Опекун для того и есть, чтобы тебе, голубушка, ни о чем беспокоиться не нужно было. А коли шляпку какую хочешь или сережки, так скажи — я куплю.
— Премного благодарна за заботу, тетушка, — сладко улыбаюсь я, — только мне всё равно хозяйственным делам обучаться нужно. Вот исполнится мне двадцать один год, опекунство ваше окончится, уедете вы к себе в деревню, а мне тут как-то управляться надо будет.
