Я разворачиваю его, прыгаю взглядом по строчкам. Почерк у княжны красивый, буквы маленькие, круглые, со множеством завитушек. Я читаю, спотыкаясь на непривычных знаках. Как их там — ять, фита? Непривычно использование и некоторых вполне знакомых букв — «и» в латинском написании, с точечкой вверху, твердый знак в конце слов.
«Дорогая Натали!
Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии.
Перво-наперво, хотела бы извиниться за отказ папеньки обсуждать интересующую тебя тему — он давно уже болезненно воспринимает ее и даже в разговорах со мной крайне редко ее затрагивает.
Но ты должна знать, что во всём, что не касается этого, ты можешь рассчитывать на нашу приязнь и поддержку. И если когда-нибудь тебе потребуется помощь, то искренне верю, ты обратишься к нам без малейшего стеснения.
Как твои уроки французского? Я слышала, Татьяна Андреевна всё-таки наняла вам с Софи хорошего учителя».
Тут я невольно хихикаю. Да уж, тетушке пришлось раскошелиться. Но учитель, действительно, оказался толковым. Старенький француз, несколько лет назад променявший родной Париж на снега России, был мил, галантен и умел ценить настоящую литературу.
Хорошо, что я училась на инязе — выяснилось, что говорю по-французски я куда лучше Сони, и в отличие от кузины, читала в оригинале и Вольтера, и Руссо. В разговорах с месье Буазелем труднее всего оказалось не обмолвиться случайно о каком-нибудь еще не написанном произведении Дюма, Бальзака или Гюго, которые известными писателями еще не стали.
Софи на уроках нервничала, иногда плакала, а вечерами я слышала в ее комнате бормотание на французском языке — она учила слова и грамматику.
«Буду рада видеть тебя у нас в любое время. Прости, что сама не наношу вам визитов — ты же знаешь, что Татьяна Андреевна не очень ко мне расположена.
Надеюсь, тебя не затруднит написать мне в ответ хоть несколько строчек, чтобы я знала, что у тебя всё в порядке, и ты не сердишься на нас».
— Лакей, что письмо привез, сказал, Вера Александровна просила об ответе, — напоминает о себе Дашутка.
Она уже принесла и чернильницу, и перо, и бумагу, и пресс-папье.
Я киваю — да, да, пусть подождет ответ. И даже беру перо в руки.
«Дорогая Вера!»
Перо непривычно скрипит по бумаге, а с самого кончика скатывается темная капля, превращаясь на еще почти чистом листе в жирную кляксу. Но не это смущает меня.
Я не умею писать по правилам девятнадцатого века! И, получив мое письмо, княжна, конечно, поймет, что я хотела ей сказать, но, должно быть, многое покажется ей слишком странным. А я не уверена, что готова к откровенному разговору с ней.
Нужно больше читать и заново учиться писать. А пока…
— Нет, я передумала, — сообщаю я Дашутке. — Пусть лакей передаст Вере Александровне, что я сама приеду к ним завтра.
Дашутка кивает и хочет забрать канцелярские принадлежности. Но я оставляю их у себя — нужно практиковаться.
На следующий день для проформы предлагаю кузине ехать к Бельским вместе. Но та, как я и надеялась, отказывается. По настоянию тетушки я отправляюсь в гости в экипаже, встречать который на крыльцо выходит сама Настасья Константиновна.
— Добро пожаловать, Наташенька! Очень рада тебя видеть у нас! Мы поджидаем тебя уже с утра. Верочка сообщила, что ты приедешь. Ты, должно быть, удивлена, что она сама тебя не встречает. Она в людской — дочка кухарки тяжело захворала.
Даже я, чуждая классовых различий, не очень понимаю, какая связь между недугом кухаркиной дочки и пребыванием княжны в людской. Княгиня виновато улыбается.
— Ты, может быть, этого не одобришь, но Верочка, она… Ах, она же каждого пожалеть готова! Надорвался кузнец — она у него в избе, лошадь захромала — она на конюшне. Говорит, дар должен пользу приносить.
Вот оно что! Вера тоже лечит!
Я робко спрашиваю:
— А можно мне тоже в людскую?
Хозяйка в ужасе машет руками:
— Что ты, Наташенька, и думать не смей! Александр Денисович гневаться станет. Да и за Верушкой я уже послала.
Вера появляется в гостиной через четверть часа — усталая, но, кажется, довольная. Княгиня тактично оставляет нас одних. У девушек свои разговоры.
Княжна целует меня.
— Прости за ожидание, Наташа! Я надеялась, что сумею управиться до твоего приезда. Но случай тяжелый оказался. Младшая дочка нашей кухарки вечор в лесном озере искупалась. А вода там холодная. Понятное дело — простудилась. Всю ночь жар не спадал.
Я осторожно спрашиваю:
— Значит, ты всё-таки применяешь свой дар?
Наверно, в моих словах ей чудится укор, потому что она начинает оправдываться:
— Он у меня совсем слабенький, Наташа! Но если он может быть на пользу людям — то почему бы и нет? Я всего лишь стараюсь держать это в тайне.
— Боишься, что тебя могут обвинить в колдовстве?
Она качает головой:
— Нет, не в этом дело. Сейчас при дворе осталось не так много людей с магическими способностями. А женщин среди них и того меньше! А чтобы каждое следующее поколение было не слабее предыдущего, нужно, чтобы такие способности были не только у отца, но и у матери. Наши с тобой отцы женились по любви. Ни моя матушка, ни Евгения Николаевна никакого дара не имели. И оба брака вызвали неудовольствие императора Александра. Сейчас в Петербурге изо всех сил стараются каждому сильному магу подобрать достойную пару. Время от времени для таких персон проводят отборы невест.
— Что-о-о? — изумляюсь я.
Я про такие отборы читала в фэнтезийных романах. И поверить в то, что они происходят на самом деле, очень трудно. Хотя нет, была у них и историческая основа — кажется, во времена допетровской России так отбирали невест для царей
— тогда претендентки съезжались в Москву со всей страны.
— Да, так оно и есть, — подтверждает Вера. — И если именно тебя отобрал какой-нибудь сиятельный вельможа, то твоего согласия никто не спросит. Скажут о долге перед Отечеством и поведут под венец.
— Но можно же отказаться от участия в самом отборе? — наивно вопрошаю я. — Если я не хочу замуж, я просто не поеду в Петербург.
Княжна обнимает меня, кладет голову на мое плечо.
— Какой же ты еще ребенок, Наташенька! Как же ты сможешь отказаться, если сам государь-император велит?
Я забываюсь и реагирую чересчур эмоционально:
— Но это же неправильно, нечестно!
Я едва не заявляю о женских правах, но вовремя прикусываю язык. Тогда про это еще не слыхали.
— Боюсь, тебе скоро придется заставить себя думать по-другому, если ты не хочешь разгневать его императорское величество.
