Я выдыхаю:
— Что ты имеешь в виду?
Тут уже удивляется она:
— А разве ты не получила приглашение? К нам его доставили сегодня утром, и я была уверена, что гонец из Петербурга заглянет и к вам. Нет? Ну, что же, значит, тебя пока эта участь миновала.
Она достает из маленького ящичка изящного трельяжа небольшой плотный лист и протягивает его мне.
— Вот, можешь прочитать.
С одной стороны листа — императорский вензель. С другой — написанный размашистым почерком текст.
«Уважаемая Вера Александровна!
С глубочайшим почтением спешим пригласить вас на особый прием, который состоится ровно через месяц в доме князя Константина Николаевича Елагина.
Вы должны отправиться в столицу в течение пяти дней со дня получения сего письма. Дальнейшие указания Вы получите от Настасьи Павловны Дубровиной, в доме которой Вам надлежит остановиться.
Мы искренне надеемся, что Вы найдете возможность выполнить сии распоряжения и осчастливите столицу своим присутствием».
— Как ты видишь, приглашение без подписи, но поскольку доставлено оно было курьером секретной императорской службы, сомневаться в его подлинности не приходится, — в голосе княжны звучит затаенная грусть.
Я представляю себя на ее месте. Что почувствовала бы я, получив такое письмо? Письмо, в котором мне отдают приказ, не интересуясь моими чувствами и желаниями.
— Что ты намерена делать? — шепотом спрашиваю я. — Поедешь в Петербург?
Хотя вопрос кажется излишним. Вера сама пять минут назад сказала, что просьба императора — закон для его подданных. Ужасное испытание для девушки, всегда старавшейся держаться подальше от двора.
Но княжна отчего-то вовсе не расстроена.
— Нет, Наташа, не поеду!
— Но как же? — не понимаю я. — А гнев его величества?
На ее губах появляется светлая улыбка:
— Есть власть и посильнее императорской, Наташа!
13. Что задумала Татьяна Андреевна?
Для меня понятие «императорская власть», честно говоря, значит не очень много — мы в постсоветской России воспринимаем монархию как что-то давно забытое и почти не нужное. Но я всё-таки замираю от слов княжны и спрашиваю шепотом:
— Сильнее императорской???
Но я сама догадываюсь раньше, чем она успевает ответить:
— Ты собралась в монастырь?
Она кивает.
Я — отнюдь не атеистка, но такое решение, принятое молодой девушкой из богатой семьи, кажется мне странным. Я понимаю — она не хочет ехать в Петербург и становиться игрушкой для мужа-самодура. Но можно же придумать что-то другое…
Вера, должно быть, замечает мои сомнения.
— Нет, Наташа, ты не подумай — приглашение императора здесь ни при чём. Решению мною было принято давно.
Она говорит так спокойно и уверенно, что я понимаю — это не прихоть, не минутный порыв.
— А как же твой дар? Ты сама только что сказала, что хочешь помогать людям?
Она снова кивает:
— При монастыре есть небольшая больничка — там я смогу принести больше пользы. Я и дома старалась лечить с молитвой.
Она светится от счастья, и я понимаю, что ей не нужны ни мои отговоры, ни мои советы. Поэтому просто обнимаю ее и желаю успеха на новой стезе.
Поговорить с князем Бельским после этого я не решаюсь, а, возвратившись домой, прошу горничную позвать Захара Кузьмича. Но та разводит руками:
— А нет его, Наталья Кирилловна, — вместе с управляющим уехал на ярмарку на несколько дней. Прослышали, что нынче там овес особенно дешев будет, вот и собрались спешно.
Я взмахом руки отпускаю Дашутку, но она не торопится уйти. Мнется у порога.
— Ты что-то сказать хочешь? — догадываюсь я.
Она подходит поближе, понижает голос:
— Вы только, Наталья Кирилловна, меня барыне не выдавайте! Если она узнает, что я видела да вам сказала…
Я фыркаю:
— Что за тайны? Да говори уже! Не скажу я Татьяне Андреевне!
Она совсем переходит на шепот:
— Сегодня гонец приезжал из Петербурга! От самого императора!
Я чувствую странный холодок на спине. Гонец от императора! Значит, он всё-таки был и в Закревке! Недаром княжна говорила, что меня тоже пригласят на отбор!
Но на всякий случай я спрашиваю:
— С чего ты взяла, что от императора?
Дашутка от волнения чуть повышает голос:
— Так он сам так велел доложить — дескать, императорская фельдъегерская служба. А сам он в форме был. И на конверте, что он Татьяне Андреевне вручил, вензель его величества.
Я благодарю ее за информацию и остаюсь одна. Мне о многом нужно подумать. Теперь я гораздо лучше понимаю княжну.
Что я должна делать, когда тетушка скажет мне, что пришло предписания явиться на отбор? Отказаться? Закатить истерику? Интересно, что бывает с теми девицами, что осмеливаются нарушить приказ императора? Не удивлюсь, если их лишают титулов и состояний.
Не скажу, что я уже привыкла быть графиней, но даже по прочитанным в школе книгам я хорошо понимаю, насколько тяжело жилось простым женщинам в девятнадцатом веке. Если у нас отберут Закревку, тетушка выдаст меня замуж за первого встречного. Если, конечно, найдется такой, который согласится взять бесприданницу.
Может быть, можно написать в Петербург, что я еще не оправилась от болезни? Это даже доктор может подтвердить. Зачем столичному князю больная невеста?
Да, так и следует поступить! Нужно только уговорить тетушку, чтобы именно она написала это письмо — так будет убедительнее. Но не побоится ли она попасть в немилость к императору?
Я настолько погружаюсь в раздумья, что когда в комнату снова заходит Дашутка, я не сразу понимаю, чего от меня хотят. Девушке приходится повторить дважды.
— Барыня спрашивает, почему вы не идете обедать?
Я торопливо собираюсь в столовую. Станет ли тетушка обсуждать такую важную тему за столом или дождется окончания обеда? Сердце бешено стучит. Чувствую такое волнение, что даже руки трясутся.
— Что же ты, Наташенька, заставляешь себя ждать? — хмурится Татьяна Андреевна. — Вот и суп уже остыл.
От супницы идет густой пар, но спорить я не решаюсь. Тихо прошу прощения и сажусь на свое место.
Щи мы едим в полном молчании. А вот во время перемены блюд тетушка спрашивает:
— Как здоровье Александра Денисовича и Настасьи Константиновны?
Я коротко отвечаю, передаю поклоны от Бельских.
И снова мы молча клацкаем зубами. Кузина Софи вообще за весь обед не произносит ни слова. Она и обычно не особенно разговорчива, но сегодня…
