– Многие видели, – сказал я. – Я, например… Мы вместе работали… то есть я, Николай Николаевич и его невеста, которая по совместительству была его секретарем…
– Ага, ага… – Блондин слушал и параллельно что-то читал в папке, и отчеркивал, и показывал рыжей красотке, а та все так же, не издавая ни звука, кивала.
– Уехала она, значит, на вашей машине? Ладно, объявим в розыск… машина не иголка, тем более такая… найдем. Вот эти фактики, Катерина, надо срочно перепроверить… Это они, эти детективы как бы частные, в наши базы влезают… руки бы им повыдергать и в… Ладно. Можно никуда и не вставлять. Хватит и просто повыдергать…
Я во все глаза смотрел на красавицу в ослепительном кремовом льне – кивнет или не кивнет? Только скривилась, не кивнула. Значит, простого полицейского юмора не любит. Или вообще у нее с юмором напряг?
– А теперь давайте немножко вернемся, – сказал юморной генерал. – Из-за чего произошла ссора и насколько… ну, скажем, критичной для ваших отношений она была?
– Ссора произошла из-за драгоценностей. – Ник Ник произнес это таким обыденным тоном, каким, наверное, алкоголик, хряпнувший свою половину по голове бутылкой, сказал бы: «Эта хабалка допила мой последний боярышник, сечешь?»
– Да? – удивился блондин, а рыжая с умопомрачительной фигурой и такими волосами, которые можно было показывать в рекламе, остро взглянула на вызвавшего их олигарха. Но снова промолчала! Идеальная женщина… все понимает, слушает – и молчит! – А каких именно драгоценностей? Вы ей что-то пообещали и не… купили? Или купили и не отдали?
– Я пообещал, что она наденет драгоценности из моей коллекции… когда в этом будет нужда… вернее, когда это будет уместно… – не совсем уверенно стал объяснять Николай Николаевич. – Она собиралась на какую-то вечеринку… совершенно пошлую и абсолютно не такую, куда можно – и нужно! – было надевать на себя все это… Парюра Марии-Антуанетты на дискотеке! Да, допустим, она не выглядит и даже не является особо ценной, но для меня она ценна как раритет, как историческая реликвия, в конце концов, и я не хотел бы… ну, скажем, я не думал о том, что она ее потеряет, но, в конце концов, украшение могли просто повредить! Я только удивлялся, как это ей пришло в голову! И вообще, женщины во всем мире надевают такие украшения только в исключительных случаях, а для всяких там вечеринок существует бижутерия! И только у нас принято цеплять на себя бриллиантов на полмиллиона, а потом, напялив еще и шлепки, идти за картошкой на рынок!
– Скажите, Николай Николаевич, – рыжая полицейская красавица наконец подала голос. Он у нее был мягкий – не голос, а мечта… однако мечтать мне не пришлось, потому что эта самая медоточивая Екатерина Александровна – интересно, фамилия ее, случайно, не Медичи? – спросила: – Скажите, а коллекция ваша при вас хранится?
– Моя коллекция, как и полагается, хранится в банке! – провозгласил Ник Ник, и мне показалось, что плотный блондин с облегчением вздохнул. – А с собой я вожу только небольшую ее часть… но самую ценную… скажем так, с исторической точки зрения. Она у меня всегда с собой!
Полицейские как-то нехорошо переглянулись.
– Скажите, – снова спросила рыжая сильфида
[5], – а после исчезновения вашей невесты вы проверяли, на месте ли ваша коллекция? Не пропало ли из нее чего-то?
– Нет, – растерянно сказал собиратель каратов и древностей. – Я… не проверял! Мне это… даже в голову не пришло бы!
Прошлое, которое определяет будущее. Век восемнадцатый, Украина, Черниговское воеводство. Невместная жалоба
«…низко вам кланяемся и в ноги упадаем, – монотонно читал послушник. – За последний год без вести пропало в наших местах тридцать человек, а еще двадцать молодых и здоровых умерло смертию немочной. И буде на то ваша милость нарядить к нам дознание. Потому как упырь страшный, покойный наш генеральный обозный полковник, Василий сын Кашперов, Дунин-Борковский, встает по ночам из своей домовины, и приходит к людям, и кровь пьет, и нету от того упыря никакого спасения. На вашу заступу и помочь только и уповаем. А уж и крестным ходом ходили: со крестами, с хоругвами и молениями вкруг церкви и могилы того поганого Василия, сына Кашперова, Дунина-Борковского…»
– Это что такое ты сейчас мне читал? – с неподдельным удивлением спросил архиепископ Иоанн.
Паренек-послушник, приставленный к преподобному и славившийся трезвым умом и прилежанием грамоте, поклонился поясным поклоном и доложил:
– Прошение от сельца Холмы к вашей милости. Говорят, и в самом деле неспокойно там у них. – Послушник почему-то испуганно глянул себе за спину, но там не было совсем ничего – только его собственная тень дернулась на каменной, чисто выбеленной стене. На столе трепетал огонек свечи и лежало прошение, в котором черт-те что – спаси нас, Господи, чего только в недоумении не скажешь! – было написано!
– Мракобесие! – сказал просвещенный владыка. – Василий Касперович Дунин-Борковский был достойнейший человек! Его радением большой Троицкий собор возведен, в коем его ежедневно и поминают! Столп церкви, можно сказать, – и вдруг такой пасквиль! – Архиепископ гневно покосился на челобитную, но бумага была ни в чем не виновата. И разбираться в любом случае надо было… потому как жалобщики на этом не остановятся – они и до патриарха дойдут… и до самого царя Петра, который церковников не любит, но на расправу скор… И сам царь Петр, многие говорят, не от царства Божия, но от Антихриста… ох, не к ночи он будь помянут, ох, не к ночи!
– Что ж… – Владыка посидел, подумал. Можно было, конечно, спровадить эту бумагу глупую дальше, но разбираться-то все равно ему прикажут! И по-хорошему он разбираться поедет, и по-плохому – тоже он. Да еще и с гневом царским за спиной! – Что ж… – еще раз задумчиво повторил архиепископ, – слухи эти… они откуда-то идут? И люди помирают… Ехать надо, может быть, чем и поможем. Брата Мисаила с собой возьмем, лекаря. У него и травы поможные, и кровь он отворять умеет. Смертию немочной они там умирают! Посмотрим… а если надо, то и молебен в храме отслужим. И попа сельского приструнить надо, – это уже архипастырь сказал как бы сам себе, когда послушник, еще раз поясно поклонясь, вышел. – Ишь силы у него там нечистые разыгрались! Упыри из могил выходят! Мракобесие, язычество поганое… глушь лесная! Русалок, поди, до сих пор неводом в реке ловят и лешего на крестины зовут! Неверие, оно все оттого, что пастырь овец своих не пасет и от козлищ их не отделяет… – Владыка задул свечу – час был поздний, да и огонек, совсем потонувший в свечном сале, уже едва теплился. Завтра надо было рано вставать, стоять заутреню, да и собираться в это самое сельцо Холмы, с упырями местными разбираться.
Сельцо было невеликое, но аккуратное – вотчина того самого покойного Василия Касперовича Дунина-Борковского. Десятков пять беленых хат на одном берегу, да столько ж и на другом – словно бусины перламутровые кто бросил вдоль реки в три ряда. Утицы по реке плывут, тоже белые, а на пригорке над всем – храм, тоже невеликий, но соразмерный и ласкающий пастырское око. Чего ж не жить в таком-то раю, не радоваться?
