– При чем тут пьешь? Мне нужна Лида! Я не могу без нее.
– Померла твоя Лида. Раньше думать надо было.
С этими словами старуха вырвала халат из рук Ивана и ушла. Он постоял немного, оглушенный, и нетвердой походкой двинулся в свой корпус.
У крыльца стоял Серега, Иван машинально заметил, что тот оделся понарядней, и ботинки у него сверкают гуталиновым блеском. «Это он на Лидию впечатление хочет произвести», – мелькнуло у него в голове. На Лидию… А Лидии нет. Он сходит с ума, неделю общался с женщиной, которой три года как нет на свете. Успел влюбиться в нее…
– Привет! – Серега радостно замахал ему и бросился навстречу. – Ну что, нашел свою зазнобу? Познакомишь?
Иван отрицательно мотнул головой.
– Нет? – разочарованно протянул Серега. – Почему? Боишься, что я ее уведу? Так ведь ты ж мой дружбан, я ни-ни. Только гляну одним глазком.
– Я сказал, нет. – Ивану показалось, что асфальт под ногами качается.
Лицо Сереги стало двоиться у него перед глазами.
– Эй, ты чего? – Цепкая Серегина пятерня легла ему на плечо. – Ты серый весь. Нехорошо тебе? Что стряслось? Где ты был?
– Лидию… искал… – задыхаясь выдавил Иван.
– И что?
– Умерла она.
– Как умерла? – Глаза Сереги едва не выскочили из орбит. – Когда?
– Три года назад.
Воцарилась многозначительная пауза.
– Ты вот что, Ваня… – голос Сереги стал вкрадчивым и тихим, – пойдем… пошли, я тебя в палату… ты выпил, что ли? Вроде не пахнет. – Он принюхался и, взяв Ивана под руку, решительно потащил к дверям. – Идем, идем. Тебе надо прилечь. Нехороший ты.
Иван послушно шел рядом, едва перебирая ватными ногами. Вокруг него все кружилось, звуки становились тише и тоньше. Он словно во сне зашел в лифт, вышел оттуда, добрался до палаты. Серега заботливо уложил его в кровать.
– Лежи. Я за доктором.
Иван прикрыл глаза и провалился в свинцовую мглу…
11
– Нет, вы только подумайте! Все лечение коту под хвост. – Маша в отчаянии смотрела то на Ивана, лежащего в кровати, укрытого одеялом до подбородка, то на Борьку, стоящего рядом. Тот кивал, всем своим видом показывая осуждение и согласие с сестрой.
– Его тут лечат-лечат, а он за старое! Как только тебе не совестно, пап! – Маша сердито всхлипнула и отерла глаза.
– Тебе нельзя пить! У тебя операция была! Как ты не понимаешь?
– Да говорю же, не пил я, – слабым голосом пробормотал Иван. – Вот вам крест, не пил.
– А что тогда бред несешь? Про женщину, которая умерла три года назад, а ты с ней якобы сейчас познакомился? Нечего тут глазами хлопать, твой приятель все рассказал. Сказал, что нашел тебя в полуобморочном состоянии, и ты твердил про какую-то Лидию из гинекологии…
– Из кардиологии, – мрачно поправил Иван.
Он готов был задушить Серегу – болтун хренов! Дернул же черт рассказать ему про Лидию…
Иван сурово посмотрел на детей.
– Это не бред. Это правда.
Маша устало уронила руки.
– Ну вот, опять. Ты хоть понимаешь, что убиваешь себя? Давление зашкаливает, кардиограмма плохая. Того гляди, язва опять откроется. Откуда эти галлюцинации? Впору тебя в психиатрию переводить.
– А лучше сразу в наркологию, – подала голос Зойка, которую Иван не сразу заметил. Она пряталась за спиной у Борьки и теперь выскочила вперед. – Надо решать вопрос ребром. Не хочет жить по-человечески, будем кодировать.
Маша поморщилась.
– Подожди ты, кодировать. Я еще сегодня с врачом поговорю. И ведь надо же, уже хотели выписывать его, так на тебе.
Иван слушал споры по поводу себя и понимал, что ему до лампочки. Все они ему до лампочки, со своими нотациями, с глупыми подозрениями. Ему нужна Лидия. Не может быть, чтобы она умерла или чтобы ее вовсе не было, а он ее придумал в своем больном воображении. Она была. И есть. Надо найти ее. Но говорить никому ничего не стоит, иначе его просто-напросто закроют в психушке.
– Пап, ну что ты молчишь? – Маша снова смахнула слезы. – Обещай, что будешь умницей. Доктор тебе назначил новые уколы, успокоительные. Ненадолго, дней на пять. Ты лежи в палате, не выходи на улицу, холодно уже, дожди. Через пять дней мы тебя заберем домой. Надеюсь, за это время тебе станет лучше.
Иван упрямо молчал.
– Да что с ним разговаривать, – досадливо проговорила Зойка и сощурила густо подведенные глаза. – В наркологию и под капельницу…
Маша нагнулась, поцеловала Ивана. Затем вышла из палаты, увлекая за собой брата и его жену.
Днем пришел Трефилов.
– Ну что вы, Иван Павлович? Расстраиваете детей. Дочка ваша плачет все время. С чего вдруг у вас галлюцинации?
– Нет никаких галлюцинаций, – доверительно проговорил Иван. – Вы… может, вы ее помните? Лидия Лебедева, лежала тут у вас в соседнем корпусе три года назад.
Трефилов помолчал, морща лоб.
– Нет, не помню такой. В любом случае чудес в этой жизни не бывает. Женщина, умершая три года назад, не могла с вами сейчас гулять во дворе. Вы это понимаете?
Иван видел, что врач относится к нему без пренебрежения, по-доброму и даже с пониманием.
– Но я же… я видел ее. Держал за руку. Поил кофе. Не мог же я все это сам себе выдумать?
Трефилов похлопал его по одеялу.
– Человек – создание хрупкое. А его психика – вещь вообще до конца неизученная. У вас был сильный стресс от смерти жены. Да еще тяжелая болезнь. В таком состоянии возможно все.
– То есть вы считаете… Лидия мне привиделась?
– Только так, дорогой мой, только так. Еще раз повторяю – чудес на свете не бывает.
С этими словами Трефилов поправил на Иване одеяло и вышел из палаты. Вскоре пришла сестра и сделала ему укол.
На Ивана навалилось отчаяние. Оно было еще чернее и беспросветнее, чем после смерти Нины. Лидии нет. Он сам себе ее придумал. Но как тогда быть со словами старой санитарки? Совпадение? В конце концов, на свете огромное количество женщин, носящих имя Лидия Лебедева. Одна из них действительно могла три года назад лежать в кардиологии. А Иван, видимо, слышал где-то подобное сочетание имени и фамилии, и теперь неожиданно они всплыли в его памяти вот таким причудливым образом.
Время тянулось медленно, по каплям, ненужное теперь, пустое время. Не надо никуда идти, нечего ждать, не на что надеяться. Иван все время спал. Возможно, сонливость была побочным действием уколов. А может быть, так его мозг спасался от глубокой душевной травмы. Он не понимал, сколько дней прошло. На улицу его не выпускали, он сидел в палате. Когда не спал, вставал и смотрел в окно, плачущее дождливыми каплями. Клен совсем облетел, на асфальте пузырились лужи. Скамейка казалась черной, на ее спинке сидели голуби, мокрые и сердитые.
