– А вдруг случилось что?
– Да что может случиться? Ерунда. – Семен нетерпеливо кашлянул.
Иван понял, что ему не до него, своих проблем хватает. Все же он спросил:
– Слушай, Сэм, а нельзя того… в розыск.? Через Татьяну…
– Ну ты даешь, Ваня. – Семен делано рассмеялся. – Танюхе сейчас только этого не хватало. Ты маленько подожди, небось вернется твоя Катя, цела и невредима. Езжай на работу, погляди как будет. Не объявится до вечера – позвони. Лады?
Ивану ничего не оставалось, как ответить «лады». Он повесил трубку, не переставая психовать ни на йоту. Семен – отличный мужик и друг надежный, но, во‐первых, у него свои проблемы, а во‐вторых, он не знает Катю, не понимает, какая она хрупкая, тонкокожая, отличающаяся от обычных людей. Да что Семен, Иван прежде и сам бы этого никогда не понял, а расскажи ему кто-то о том, что есть в природе особый вид женщин, которых нужно от всего беречь и защищать, только посмеялся бы над этим чудаком.
…Иван на всякий случай еще пару раз позвонил в дверь, немного потоптался на площадке перед квартирой и спустился вниз. Ничего не оставалось, как послушаться совета Семена и ехать на работу. Он машинально, на автомате, выполнял нужные действия, улыбался заказчикам, здоровался, прощался, а в голове точно молотком стучало: «Пропала. Пропала. Беда». В обед он не выдержал, позвонил Маше.
– Катя не приходила?
– Нет. Ты помнишь, что я сегодня улетаю?
– Когда?
Иван забыл об этом начисто. Ему стало так совестно, аж уши загорелись.
– Самолет в двенадцать ночи, я думала, ты придешь, попрощаемся по-человечески. Мне нужно пораньше выехать, кое-что успеть сделать.
– Да, конечно. Я сейчас приеду. Жди.
– Хорошо.
Иван повесил трубку и без всякой надежды, просто от обреченности, набрал Катю. Он был внутренне готов услышать неумолимое «абонент временно недоступен». Но вместо этого раздались гудки и сразу вслед за тем родной, с хрипотцой голос произнес:
– Да!
– Катя!!! – Иван боялся вздохнуть, боялся поверить своим ушам. – Катя!
– Ну Катя я, Катя, чего орешь? – спокойно сказала она.
– Ты где? Я чуть с ума не сошел от страха! Ищу тебя повсюду.
– Дома я, у себя. Уснула.
– Уснула? Ничего себе! Я в семь утра тебе в дверь трезвонил, обзвонился со вчерашнего вечера! Как это так можно? Зачем ты ушла? Почему не предупредила? Трубку почему не берешь?
– Ой, тише, тише. Не столько вопросов сразу. – В ее тоне послышалась знакомая Ивану легкая ирония.
– Я тебе дам тише! – яростно произнес он. – Я еду. Через полчаса буду. Чтобы никуда из дому!
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Он с неохотой отключился. Глянул на часы: два. Маша ждет. Он обещал ей прийти. Ужас какой-то, он точно между двух огней. Совсем как Семен. Нет, хуже, гораздо хуже. Между любимыми женщинами можно сделать выбор, хотя и сложно, а между любимой и дочерью нельзя! Иван заметался, не зная, что предпринять. Не ехать к Кате нельзя – надо выяснить, что с ней. А то, не дай бог, снова исчезнет – второго такого же вечера Иван не переживет. Но как быть с Машей? «Успею», – решил он и вызвал такси для скорости.
46
Катя распахнула дверь, и Иван удивился ее виду – обычно по квартире она бродила в легких шортиках либо бриджах и маечке. А тут была полностью одета: джинсы, джемпер. Волосы аккуратно уложены в пучок на затылке. Губы подкрашены. Ивану она показалась повзрослевшей и чужой, как будто с нее сошла трогательная беззащитность и она за одну ночь стала такой, как все девушки в ее возрасте.
– Что все это значит?
Он оттеснил ее с порога и вошел в прихожую. И тут же увидел чемодан. Откуда он взялся у Кати – Иван понятия не имел. Никакого чемодана в помине не было.
– Ты… ты что… ты хотела уехать? – Он впился в нее взглядом.
Она молчала, слегка опустив голову.
– Кать, я тебя спрашиваю. Зачем это все? Зачем чемодан? Куда ты собралась?
– Не все ли тебе равно? – тихо проговорила она.
– Мне? Мне не все равно!! Я люблю тебя, дурочку! Я чуть не помер! Катя! Ты хочешь уехать? Бросить меня?
– Я должна, – совсем тихо, но твердо сказала Катя.
– Что за чушь? Кому должна? Что вообще происходит? Ты что-то недоговариваешь! Ведь все хорошо у нас, и квартиру тебе вернули. Почему же…
– Я должна уехать, – перебила его Катя уже громче. – Мы… мы не можем быть вместе. Понимаешь? Не можем!
– Не можем? – Иван почувствовал, как острая боль пронзила сердце. – Почему? Катюша, девочка моя, ангел мой! Почему мы не можем быть вместе? Ты… ты не любишь меня?
Он пошатнулся и схватился рукой за косяк. Сделал над собой невероятное усилие и повторил уже спокойней.
– Ты меня не любишь, да? Я противен тебе, смешон? Не бойся, скажи как есть. Я выдержу.
– Я люблю тебя, – проговорила Катя и посмотрела прямо ему в глаза.
Ее лицо было маской страдания. Иван метнулся к ней, обнял, прижал к себе.
– Пусти! – Она с неожиданной силой стала вырываться. – Отпусти, слышишь?
Он послушно разжал руки.
– Но… почему? Я не понимаю… если ты говоришь, что любишь меня… Катенька, объясни, прошу…
– Послушай, Вано. – Катин голос прерывался, будто она задыхалась. – Я… я ничего не могу тебе объяснить. Так надо. Нет другого выхода.
– У кого нет?
– У меня. Я не могу остаться. Я хотела уехать тайком. Но… не смогла. Мне… мне надо было тебя увидеть.
Она тихонько провела пальцами по его щеке – как тогда, на кухне, в тот памятный счастливый день. Зачем он был, этот день…
– Неужели ты не можешь сказать мне, в чем дело? Я сделаю для тебя все, что угодно. Луну с неба достану.
Он смотрел на нее с надеждой. Она медленно покачала головой.
– Нет, ты не сможешь…
– Давай уедем вместе! А, Катюш? – сбивчиво и лихорадочно заговорил Иван. – Уедем далеко отсюда, туда, где тепло, где нет зимы. Квартиры сдадим. Снимем маленький домик с садиком. Ты будешь сидеть и писать картины, а я рядом. Поедем, Катенька!
– Глупый. – Она грустно улыбнулась. – Какой домик? Ты бредишь.
Иван вдруг вспомнил Лидию, ту осеннюю ночь на скамейке, озноб, ледяной холод, сковавший тело. Ее слова: «Ты бредишь, у тебя жар». Слишком много для одного человека. Слишком. Он не вынесет новой потери. Это жестоко.
– Это жестоко, – повторил Иван вслух то, что вертелось в голове. – Вы все покидаете меня! Все! Сначала Нина. Потом Лидия. Теперь ты…
Катя не мигая смотрела на него, на закипающие в его глазах слезы. Лицо ее исказила гримаса боли. Ее губы скривились и задрожали, пальцы сжались в кулаки.
