Несколько военных преступников носят на груди Железный крест, которым награждали только тех немцев, кто проявил на фронте бесстрашие, граничившее с безумием. У Гитлера тоже такой. Он получил его за храбрость во время первой неудачной попытки западной цивилизации покончить с собой.
Во время второй попытки западной цивилизации покончить с собой я был рядовым 1-го класса. Подобно Эрнесту Хемингуэю, я никогда не стрелял в человека. Может быть, Гитлер тоже ни в кого никогда не стрелял. Он получил высшую награду своей страны не за то, что убил много народу на войне. Он получил ее за то, что был бесстрашным связным. Не все на поле боя заняты убийством. Я и сам был разведчиком, пробирался по местам, которые не были захвачены нашими войсками, высматривая врагов. Я не должен был сражаться с ними, обнаружив их. Мне надо было оставаться живым и незамеченным, чтобы я смог рассказать моему начальству, где они находятся и что делают.
Это было зимой. Я получил предпоследнюю по старшинству из наград моей страны – Пурпурное Сердце за обморожение.
Когда я вернулся домой с войны, мой дядя Дэн обнял меня и проревел: «Вот теперь ты мужчина!»
Я чуть не убил своего первого немца.
Вернемся к траутову роману с ключом. Видимо, на небесах в самом деле есть Господь, потому что именно фюрер выкрикивает «БИНГО!» Адольф Гитлер выиграл! Он не верит, он говорит (на немецком, конечно): «Я не могу в это поверить. Я никогда не играл в эту игру, и я выиграл. Я выиграл! Что это, как не чудо?» Он ведь был католиком.
Он встал из-за стола. Его глаза все еще были обращены на выигравшую карточку. По словам Траута, он смотрел на нее, «как будто это был лоскут от Туринской Плащаницы». И тогда наш красавец говорит: «Что это может означать, если не то, что наши дела не так плохи, как мы здесь думали?»
Но тут все испортила Ева Браун. Она проглотила ампулу цианистого калия, которую подарила ей на свадьбу жена Геббельса. У фрау Геббельс их много, хватит и семье, и другим. Траут написал о Еве Браун: «Единственным ее преступлением было то, что она позволила чудовищу извергнуть семя в ее влагалище. Это случается с нашими лучшими женщинами».
На крыше бункера взрывается снаряд от 240-миллиметровой коммунистической гаубицы. С трясущегося потолка на оглушенных людей сыплются струйки известки. Гитлер сказал: «Смотрите-ка, снег идет». Он пошутил, показывая, что у него еще есть чувство юмора. Как поэтично сказано, и самое время покончить с собой, чтобы его потом не выставляли в клетке на всеобщее обозрение.
Он поднес пистолет к виску. Все сказали: «Nein, nein, nein»
[15]
. Он убеждает всех, что выстрел в голову – достойный поступок. Теперь что же ему сказать напоследок? Он говорит: «Как насчет „Я ни о чем не жалею“?» Геббельс отвечает, что это, конечно, вполне подходит, но уже несколько десятилетий эти слова составляют мировую славу французской певички из кабаре по имени Эдит Пиаф
[16]
. «У нее есть прозвище – Воробышек, – сказал Геббельс. – Я не думаю, что вы хотите, чтобы вас называли „воробышком“».
У Гитлера все еще остается чувство юмора. Он говорит: «А как насчет БИНГО?»
Но он уже устал. Он снова приставляет пистолет к виску. Он говорит: «Я не просил, чтобы меня произвели на свет».
«БА-БАХ!» – говорит пистолет.
21
Я являюсь почетным президентом Американской ассоциации гуманистов. Я никогда не был в штаб-квартире этой организации в Амхерсте, штат Нью-Йорк. Я сменил на этом бесполезном посту покойного доктора Айзека Азимова, писателя и биохимика. Нам нужна организация – заниматься ее делами жуткая скучища – лишь для того, чтобы другие знали, что нас много. Мы предпочли бы жить своей частной гуманистской жизнью и никому об этом не говорить и вспоминать об этом факте не чаще, чем мы вспоминаем, что пора сделать вдох.
Гуманисты просто пытаются жить порядочной и достойной жизнью, не ожидая ни наказаний, ни наград в жизни загробной. Создатель Вселенной остается для нас неизвестным. Мы служим по мере наших сил не ему, а той величайшей абстракции, о которой мы хоть что-то знаем, – обществу, в котором мы живем.
Являемся ли мы врагами адептов официальных культов? Нет. Мой старый фронтовой друг Бернард О’Хара, ныне покойный, потерял свою веру – он был католиком – во время Второй мировой войны. Мне это не понравилось. Я считаю, что потерять веру – значит потерять слишком много.
У меня никогда не было такой веры, потому что меня воспитывали порядочные и интересные люди, которые, несмотря на это, были очень скептически настроены по отношению к тому, что говорили в проповедях священники. Того же мнения были Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. Но я знаю, что Берни потерял что-то важное и достойное.
Дело-то все в том, что мне это не понравилось именно и только потому, что я очень любил Берни.
Несколько лет назад я выступал в Ассоциации гуманистов на вечере памяти доктора Азимова. Я сказал: «Айзек теперь на небесах». Перед лицом собравшихся гуманистов я не мог сказать ничего смешнее. Они все животики надорвали. Зал очень напоминал сцену трибунала из рассказа Траута «Ничего смешного», случившуюся прямо перед тем, как чрево Тихого океана поглотило третью атомную бомбу, «Прайд Джой» и все остальное.
Когда я сам отойду в мир иной, упаси Боже, я надеюсь, что какой-нибудь шутник скажет обо мне: «Теперь он на небесах».
Я люблю спать. В одной книге я напечатал новый реквием старинной музыке. В нем была такая мысль: совсем неплохо хотеть, чтобы загробная жизнь была самым обыкновенным сном. Я не вижу, почему на небесах должны опять быть камеры пыток и игры бинго.
Вчера, в среду, 3 июля 1996 года я получил отлично написанное письмо от человека, который не просил, чтобы его произвели на свет. Он долгое время был пленником наших бесподобных исправительных заведений, сначала – как малолетний преступник, затем – как совершеннолетний. Вскоре его выпустят в мир, где у него нет ни родственников, ни друзей. Скоро свобода воли после более чем десятилетнего перерыва снова возьмет его за жабры. Как ему поступить?
И вот я, почетный президент Американской ассоциации гуманистов, написал ему сегодня ответ. Я посоветовал ему: «Вступите в лоно церкви». Я посоветовал это потому, что такому взрослому беспризорнику больше всего нужно что-нибудь вроде семьи.
Я не могу посоветовать такому человеку стать гуманистом. Я не посоветую стать гуманистами подавляющему большинству населения планеты.
Немецкий философ Фридрих Вильгельм Ницше, сифилитик, сказал, что лишь глубоко верующий человек может позволить себе роскошь атеизма. Гуманисты, в массе своей образованные, уверенные в себе представители среднего класса, жизнь которых не проходит даром – вот вроде меня, – находят радость в знании, не зависящем от религии, и в обычной человеческой надежде. Большинство людей так не может.
