В общем, я настолько не поняла ни про эту игральную карту, ни про женщину в странной позе, что даже не написала Толику очередное письмо о том, как рвется моя душа. Просто выбросила эту «плохую» картинку.
Толик как-то узнал (почувствовал!), что его цель не достигнута. И в следующий раз он забросил к нам в окно что-то «пламенное» – в буквальном смысле слова.
А тут как раз пришла мама… А вечером зашел папа, который к этому времени уже переехал жить в школу…
…Что вообще здесь происходит?!
Я сначала ничего не хотела рассказывать. Что сказать? «Это сделал Толик»? «Он вообще меня дразнит»? Насколько это серьезно – «дразнит»?
(Хотя еще есть слово «задразнить» – глагол совершенного вида. Это значит, что действие достигло результата. Как в случае с русалками: они могут «защекотать насмерть».)
Но мама была встревожена не на шутку: если к нам будут швырять зажигалки, может случиться пожар. Но нельзя весной и летом держать окна закрытыми! Комнату нужно проветривать.
Так что там в школе?
Толик?
«Жиды»?..
Не понимаю, как папа узнал адрес Толика.
Но он тут же туда отправился. И – вот ведь совпадение! – у Толика все были дома. Я напомню: его отец был водителем грузовика и выше папы на целую голову. Но мой папа, хотя и совсем невысокого роста, был человеком решительным и физически сильным. (До института папа закончил книготорговый техникум. Его первым местом работы был книжный магазин. Там он все время носил тяжеленные стопки книг. На спор мог снести пять пудов (на спине) – и очень этим гордился.)
А еще папа «легко заводился». По самым разным поводам. А слово «жид», так то сразу ввергало его в особое состояние (в «измененное состояние сознания», как сказали бы в восьмидесятых). Я легко представляю, как внутри у папы все бурлит, клокочет и пенится и как вулкан его чувств взрывается сокрушительной аллитерацией с твердым раскатистым «р»:
– Грренада! Дррружба наррродов! Горррдись! Аррромштам!
(«Гренада, Гренада, Гренада моя». Муз. В. Берковского, сл. М. Светлова)
Сейчас, глядя на все это из своего «прекрасного далёка, не будь ко мне жестоко» (муз. Е. Крылатова, сл. Ю. Энтина), я думаю: папа, типичный представитель интеллигентской прослойки (в отличие от рабочего класса, советских интеллигентов относили к прослойке; что именно они прослаивали, я не решусь уточнять), мог же он использовать встречу с Толиковым отцом, кроме прочего, и в просветительских целях? Продолжая, так сказать, «народнические» традиции?
К примеру, папа мог бы сказать: «Товарищ имя-отчество Толикова отца! Чтобы воспитывать сына правильно – как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, – хорошо бы вам знать, что партия осознала ошибки, сделанные в национальной политике. Калмыкам, в 1943 году высланным за Урал, в „Сибирь, Сибирь, благословенный русский край, русский край“ (муз. Н. Крюкова, сл. Е. Долматовского), еще в 1956-м разрешили вернуться на родину».
С чего начинается Ро-о-одина?..
С хороших и верных това-а-арищей…
(Муз. В. Баснера, сл. М. Матусовского)
Ингуши и чеченцы (через двадцать без малого лет) теперь тоже могут вернуться на родину своих предков, туда, откуда их вывезли в то же время, что и калмыков, – в вагонах для скота. (Операция «Чечевица». Дата проведения – 23 февраля, день рождения Красной армии.) А евреев так даже не вывезли! Вагоны-то для перевозки скота уже были приготовлены. В Сибири («благословенный русский край, русский край» (муз. Н. Крюкова, сл. Е. Долматовского) под новое гетто уже подыскали место – город Биробиджан и окрестности (там, видимо, обнаружились потомки ссыльных народников «еврейского происхождения»). В ожидании депортации заготовили вывески на идише. Однако Отец народов, не дождавшись желанного часа, вдруг взял и умер. Так что евреев даже не пришлось возвращать!
Эта ценная информация, товарищ имя-отчество отца Толика, должна открыть вам глаза на новую ситуацию и отучить ребенка петь антисемитские песни…
Но, боюсь, папа не знал про чеченцев с калмыками. Про балкар и корейцев. И про то, как якутов осенью 1942 года с юга Якутии переселили на берег Северного Ледовитого океана: мол, идет война! Пусть приносят пользу и ловят рыбу во имя победы…
Да, почему-то я думаю, что папа об этом не знал. И сейчас-то об этом «не очень знают». А тогда… Якутия далеко (если смотреть из Москвы, а не из Биробиджана). А у нас «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек» (муз. И. Дунаевского, сл. В. Лебедева-Кумача). И еще в ней так много «разных уголков» (я люблю это крылатое выражение: «в разных уголках нашей огромной страны»).
Я думаю, папа сказал Толикову отцу:
– Еще одна подобная выходка вашего сына, и вам придется в парткоме, а потом и в прокуратуре объяснять, кто внушает ребенку фашистскую идеологию. Надеюсь, вы меня поняли?
Мой папа был директором школы и не первый раз разговаривал с родителями учащихся. Мой папа был членом партии и знал силу парткома. И он был твердо уверен: в стране, победившей фашизм, антисемитским выходкам пора положить конец. Тот, кто травит евреев, от фашистов не отличается. И в парткоме (теперь, после ХХ съезда) тоже придерживаются таких взглядов.
Конечно, если бы дело действительно дошло до парткома, отец Толика мог бы сослаться на ежевечернюю программу «Время» и напомнить о сионистских происках израильской военщины… Но ему, скорее всего, не понравилась сама идея публичного объяснения – из-за какого-то болвана Толика. Да и трудно предположить, что ждать от этих жидов…
* * *
Уже на следующий день Толик перестал меня замечать. Это было… удивительно и прекрасно! Я обнаружила, что у меня дыхание ровное. И, оказывается, я умею сочувствовать – тому, кого он мучит. Потому что сочувствовать жертвам, находясь в ряду жертв, слишком сложно. Ты так устаешь от внимания своих мучителей, что, когда их внимание вдруг смещается на кого-то другого, ты испытываешь отвратительную радость. Да еще и пытаешься себя убедить, что гадские одноклассники могут быть в чем-то правы! Солидарность жертв достигается очень сложно, думаю я теперь.
А тогда я об этом не думала.
В двенадцать лет существует много других забот.
Взять хотя бы «шарообразные» сатиновые трусы, те, что девочки непременно должны были надевать на физкультуру. По степени отвратительности они были вполне соотносимы с «трико», но избежать их, в отличие от последних, никакой возможности не было. Кроме того, они предназначались для всеобщего обозрения. Физкультурная форма – короткая, «белый верх, темный низ» – это же настоящее испытание!
Что-то вроде этих трусов, только в качестве верхней одежды, носил мальчик-паж в фильме «Золушка». Но почему в одиннадцать лет (а потом и в двенадцать, в тринадцать) ты должна быть «как паж»? Ведь в природе уже существуют тренировочные костюмы. Но учительница физкультуры (а еще хуже – учитель) хладнокровно, целенаправленно, от урока к уроку, подвергает тебя этому унижению – выходить в круглых трусах на всеобщее обозрение. А у них – три резинки. Две из которых, вокруг отверстий для ног, хищно впиваются в кожу, видимо, чтобы напоминать тебе про твои «короткие толстые ножки» (по выражению мамы), а если без уменьшительных и ласкательных суффиксов – про твои обидно толстые ляжки.
