* * *
Подозрения возникают, если ты в одиночестве бродишь у памятника Зое Космодемьянской и заставляешь себя сосредотачиваться на мысли: она совершила подвиг!
А вот подобные «коллективные мероприятия» – когда к подвигу примериваются, так сказать, официально и «всем коллективом», – наоборот, одобряются.
Типовые формы «примерки» давно разработаны: игра «Зарница», смотр строя и песни, конкурс военной песни.
Смотр строя предполагает, что все пионеры должны овладеть строевой подготовкой. Что они должны уметь выполнять команды «в колонну по одному стройсь!», «в колонну по два стройсь!» и даже «в колонну по три стройсь!». Что они смогут прошагать по физкультурному залу, а в пионерском лагере – по футбольному полю колонной по три плечом к плечу, чеканя шаг, с правильной отмашкой и правильно повернутой головой (на что-то там «равняйсь»!). Да еще и в нужный момент сделают «песню запе-вай!». Я умела маршировать, потому что любила балет (а тут много от балета), потому что была «ритмичной» (мама вздыхала: ну хоть чувство ритма при плохом музыкальном слухе) и потому что меня то и дело водили на Красную площадь смотреть смену караула. Но не все любили балет так же сильно, как я, и не все, видимо, так же часто стояли у Мавзолея. А когда нужно одновременно маршировать и петь, все вообще проседало. Что петь-то? В пионерском лагере имени Зои Космодемьянской после появления фильма «Иван Васильевич меняет профессию» почему-то чаще всего пели «Солдатушки, бравы ребятушки… Наши жены – пушки заряжены». Эта песня в моем представлении совсем не вязалась с Великой Отечественной войной, к которой мы все примеривались. Пусть это странно звучит, но мы именно что примеривались к Ней. В моем представлении, например, существовала единственная Война, достойная упоминания. Первая мировая за войну вообще не считалась. Она как будто вообще не имела к нам отношения – как и вся история до 1917 года! Но мне не нравилось, что жены сравнивались с пушками. Ну да, речь идет об энергичных женах, о таких сильных женщинах, которые как пушки. Но в таком сравнении, как мне казалось, не было ничего поэтического.
И вообще смотр строя обычно разочаровывал. В строю ты должен чувствовать себя частью единого тела. А тут никто не умеет тянуть носок и чеканить шаг…
Другая форма примерки – «конкурс военной песни» – открывала больше возможностей. Хотя с пением у меня всегда были проблемы, но тут требовалось не только петь, но и как-то изображать то, о чем поется. И это мне как раз нравилось. А кто сможет «изобразить» песню интереснее всех, тому дадут первое место.
Тут, правда, тоже возникали проблемы. Точнее, я знаю, как возникали проблемы в конкретном лагере – имени Зои Космодемьянской. Это был лагерь для пролетарских детей, мамы и папы которых работали на заводе «Красный пролетарий» (а моя мама работала воспитателем в заводском детском саду). И вожатые по большей части тоже были из «молодых рабочих». Футбол они понимали. И «в столовую – шагом марш». И как загонять дежурный отряд чистить картошку к ужину.
А вот творческие задачи давались вожатым сложнее. Тут у них было меньше личного опыта. И приходилось опираться на пионерлагерную традицию. В конце третьей смены, к примеру, устраивали концерт вожатых. И все всегда знали: гвоздем программы будет «танец маленьких лебедей».
Исполняли его непременно вожатые мужского пола – в балетных пачках (их привозили из заводского дома культуры), с перышками в волосах и обязательно с выраженным бюстом. Создать себе такой бюст было особой заботой каждого «лебедя».
Танца маленьких лебедей начинали ждать за несколько дней до концерта. Репетиции проходили в секрете, при закрытых дверях, при занавешенных окнах. В большой тайне держалось даже то, кто именно из вожатых будет маленьким лебедем, и все строили догадки.
В назначенный день и час долгожданные «лебеди» наконец появлялись на сцене. У них непременно были томные лица (а иногда и трагические). В конце кто-нибудь из них вдруг начинал «оправлять» свой бюст – таким утрированным движением (из «другого» спектакля), а кто-то исполнял сольную «ласточку» сверх программы – упрыгивал за кулисы на одной ножке, умоляюще протягивая руки к зрительному залу.
И зрителей неизменно охватывал коллективный экстаз с конвульсиями.
А после концерта девчонки и вожатые женского пола обменивались впечатлениями:
– Не, ну я чуть от смеха не померла! Как на М. пачка-то влезла?
– А ты заметила, что у П. кавалерийские ноги?
– А у В. – волосатые.
Ноги В., да и П. не представляли собой никакого секрета: все их видели тысячу раз – на спортивной площадке. Но «под пачкой» они почему-то вызывали особые чувства.
Я ездила в лагерь имени Зои Космодемьянской без малого десять лет: тут музыкальную тему «Танца маленьких лебедей» мог насвистеть и напеть любой – разбуди его среди ночи. И конечно, все знали, что танец маленьких лебедей сочинил композитор Чайковский – специально для концерта вожатых пионерского лагеря имени Зои Космодемьянской.
Но не все пионерлагерные традиции были так хорошо проработаны. И не все формы коллективного переживания так легко воспроизводились.
* * *
В чем была сложность конкурса военной песни? Тут нельзя было слишком узнаваемо повторяться. Тут нужно было что-то каждый раз придумывать заново (или заимствовать опыт, полученный где-то в других местах). Кроме того, выбор песен тоже был ограничен. Выбирать приходилось ту песню, которую многие знали. А учить новое – лучше сразу убиться! Жарко, дети хотят удрать на футбольное поле, а им: учите военную песню!..
Вожатые в таких случаях почти никогда не отказывались от помощи активных пионеров. Например, от моей. И однажды (как раз тем знаменательным летом, когда я особенно тщательно примеривалась стоять, как Зоя на пьедестале) я предложила песню, которую, по счастливому стечению обстоятельств, почему-то действительно знали все (как позже выяснилось – ее сокращенную версию). Песня была про Женьку, которая «мальчишечье имя носила, высокие травы косила, была в ней нездешняя сила» (муз. Е. Жарковского, сл. К. Ваншенкина).
Я не только предложила песню. Я знала, как ее можно изобразить. Я совершенно не настаивала на том, чтобы мне дали главную роль. Речь шла исключительно о режиссерской идее.
Но… мне дали эту главную роль – к моей глубочайшей радости. К тому же это было справедливо. Я подходила для этой роли. Абсолютно. У меня как раз в тот момент была короткая стрижка (мама в очередной раз провела успешную ликвидацию моих кос – вполне возможно, для профилактики тифа). И я была совершенно уверена, что знаю, как изображать «высокие травы косила». Главное – время от времени останавливаться и вытирать пот со лба. Женька из песни, наверное, не носила тренировочного костюма. Но, с моей точки зрения, именно тренировочный костюм в наибольшей степени подходил для создания образа. Добавим к нему резиновые сапоги… Их тоже не было в Женькино время. Но в чем косить, как не в сапогах?
Потом «Женька ушла в партизаны». Тут тоже все понятно: заходишь за кулисы, меняешь «модель» косы (в косу наш вожатый мастерски переделал швабру) на «модель» автомата Калашникова (созданный теми же «золотыми руками»!), закидываешь автомат за плечо, быстро надеваешь солдатскую пилотку (где-то ее раздобыли) – и проходишь через сцену в другую кулису. (Партизаны, правда, обычно ходили в валенках и полушубках. Но конкурс-то был летом! Что касается пилотки как детали партизанской одежды… А почему, собственно, нет? Надо же как-то обозначить причастность к войне!)
