В общем, сценическое изображение двух первых куплетов было не особенно сложным. Проблема была с последними куплетами.
Партизанка Женька погибла (что следовало ожидать, иначе песня была бы лишена всякого смысла). Но как именно – не сообщалось. Никаких деталей, дававших хотя бы намек на то, как это можно изобразить. Ладно, допустим. Пусть здесь будет пауза в «сценическом действии». Но в последнем куплете этот «прием» нельзя было повторить. Этого бы жюри не одобрило. А у меня и по поводу последнего куплета не было никаких идей!
В последнем куплете Женьки уже не было в живых. О ней напоминала фотография: «Висит фотография в школе…» Я проявила признаки некоторой растерянности – и вожатые взяли бразды правления в свои мозолистые руки (здесь «мозолистые» уместнее, чем «золотые»). Они решили, что надо идти до конца, не меняя избранной тактики. И раз уж я взялась изображать героиню Женьку, то должна изображать и ее фотографию!
Вожатые раздобыли где-то большую портретную раму (я подозреваю, что рамы лишился образ вождя революции, который хранился без дела где-нибудь в «закромах» у лагерной кастелянши) и табуретку. Согласно их режиссерскому замыслу, во время последнего куплета я должна была встать на табуретку, а двое других выступающих должны были держать передо мной раму – как будто это поясной портрет (такое буквальное понимание метафоры «живое изображение»). Это счастливое решение пришло им в голову накануне конкурса, и я не смогла уклониться. Не нашла в себе сил, не сумела предложить альтернативу. И идея, и атрибуты появились в последний момент, так что мы даже не успели отрепетировать эту сцену…
…Объявили выступление нашего отряда. Я «кошу травы», собираюсь на войну, все идет хорошо. Жюри смотрит с очевидным одобрением. Соперники напряжены. Но вот хор запевает последний куплет: «Висит фотография в школе…» Табуретка стоит сзади хора. На нее надо влезть очень быстро, выпрямиться во весь рост, не потерять равновесие – и «вписаться» в раму. Честное слово, у меня получилось (да здравствует кружок общефизической подготовки, где мы прыгали через «козла») – но подвели «ассистенты». Им было сказано поднять руки с рамой как можно выше. Но они не учли, как я, влезая на табуретку, буду двигаться «внутри» рамы. И я, резко выпрямившись, со всего разгона врезалась макушкой в ее верхний край. В глазах у меня потемнело от боли. Я чудом удержала равновесие. Но я…преодолела боль. Я преодолела ее во имя Зои, во имя всех героев Великой Отечественной войны, во имя конкурса военной песни и нашего отряда, во имя героини Женьки…
Ассистенты хихикнули и подняли раму повыше.
В зале тоже хихикнули. И уже ни моя вдохновенная поза (я же тренировалась у памятника Зое!), ни мой застывший взгляд, устремленный вдаль, – ничто уже не могло спасти положение…
Мы заняли предпоследнее место.
Мне не понравилось быть «портретом».
Примерки не получилось…
Но это ровным счетом ничего не значило!
Потом я поехала в «папин» лагерь – от ВЦСПС (а вот не скажу, что это значит!). Там тоже был конкурс военной песни.
Первый отряд, где воспитателем был мой папа (здесь на отряде работали вожатый и воспитатель), вышел на сцену и встал в два ряда. Те, кто стоял в первом ряду, были в накидках из полосатых наматрасников.
Они пели:
«…Здесь когда-то лагерь был
Са-ла-спилс …» (3 раза) – и качались: один ряд налево, другой – направо.
Очень необычно у них получилось. И так печально-печально:
– Са-а-а-ла-а-а-спилс…
(Муз. А. Тимошенко и Э. Кузинера, сл. Я. Голякова)
Я поняла, что «Саласпилс» – это концлагерь. Я удивилась. Я слышала про Освенцим. А тут Саласпилс. Где это?.. И разве Освенцим не «главный»?..
Первый отряд занял первое место.
Этот конкурс песни «очень много мне дал»: вот как, оказывается, можно «показывать» песни про войну…
* * *
…Однако все эти «коллективные мероприятия», все коллективные примерки к подвигу не отвечали на главный вопрос – про пытки.
Вот Зоя-памятник. Она совершила подвиг.
Но перед тем как Зоя «шагнула в бессмертие», ее пытали. А она ничего не сказала врагам!
Что это значит: «она все вынесла»? Что это значит: «невыносимые пытки», «нечеловеческая боль»? Что значит «вынести невыносимое»?
«Босиком, в одной рубашке рваной… на мороз». Можно попробовать походить босиком по снегу… (Представляю, что мама мне сделает! Она мне устроит такой «деньрожденье»! Мама очень боится, что я простужусь. Особенно после того как я переболела воспалением легких. Можно ли как-то примериться к пыткам, не раздражая маму?)
Через год после «Женьки» нас возили в Петрищево, на экскурсию. Петрищево – это деревня, где погибла моя любимая Зойка. (Когда я впервые о ней услышала, то услышала ее имя как «Зойка Смодемьянская». Слово «Зойка» мне очень нравилось. Так было чуть ли не до шестого класса, когда я стала учить наизусть отрывки из поэмы Маргариты Алигер.) Я надеялась (втайне), что в Петрищево получу ответ на вопрос, как можно вынести пытки. Что для этого надо делать? Можно ли подготовиться?
В Петрищеве нам показали могилу погибшей партизанки. Памятник на могиле мне не очень понравился: он был гораздо «хуже», чем тот, что стоял у нас в лагере. У нас был больше. У «нашей» Зои лицо было красивее. И она была в «белой рубашке». Еще нам показали избу, где Зоя жила трое суток и провела последнюю ночь перед казнью. В самой избе смотреть особенно было нечего. Нам сказали: вот лавка, на которой Зоя спала. А вот кружка, из которой она пила.
Крови на лавке не было. Это меня успокоило. И лавка не такая уж узкая – если спокойно лежать и не поворачиваться… Я подумала: «Может, и ничего, если придется спать на лавке». Экскурсовод сказал: «Враги так сильно ненавидели Зою, что издевались над ней и после смерти – кололи штыками мертвое тело». И я подумала: «Раз после смерти – пусть! Все равно ничего не почувствуешь…»
Наверное, все-таки можно вынести эти пытки…
Или все-таки нет?..
* * *
…Я пытала куклу, мальчика и себя.
Куклу звали Светлана. Резиновая, голубоглазая. С «настоящими» волосами.
Мы с ней ушли в партизаны: «Рас-ку-у-дрявый клен зеленый, лист резной… Партизанский, молдаванский собираем мы отряд!» (муз. А. Новикова, сл. Я. Шведова). Мы жили в землянке, мы собирали хворост для нашей тесной печурки недалеко от поляны, где стояли танки врагов. Мы выполняли другие ответственные задания.
Иногда мы были единым целым. Кудрявая кукла Светлана – это была я сама, партизанка-связистка, красавица.
Но потом Светлана попала в плен. Тут мы с ней раздвоились. Светлану страшно пытали. Как? А так, как придумаю я. Как я придумывала «фату» и «пышную юбку», так же я придумывала и пытки. Я проговаривала, что делали со Светланой – ломали ей руки и ноги, дергали за волосы, подвешивали за ноги, – и немножко показывала. Поэтому где-то пытки обозначались «условно» или выглядели «отредактированными» – я совсем не хотела, чтобы кукла сломалась. Ну а волосы у Светланы были просто отличные, крепкие. (Потому что – вот ведь ирония судьбы! – Светлана была немецкого производства, из магазина «Лейпциг», как и купленный там же чемоданчик с набором для вышивания.) Но все равно это были ужасные пытки. А Светлана ничего не сказала фашистам!
