Мою Светлану спасли в последний момент. Собственно, я и была «спасающей частью отряда». Неожиданно для фашистов в деревню, занятую врагами, въехал советский танк. Он подъехал почти к самой виселице и стал стрелять по врагам. А я соскочила с танка, бросилась прямо к Светлане, перерезала «путы» (моя боевая подруга висела вверх ногами) и взяла ее на руки. Тут прилетел самолет с красными звездами на крыльях, и Светлану отправили в госпиталь. Она потеряла много крови. Я не смыкая глаз выхаживала раненую партизанку. Раны ее затянулись. Наконец Светлана пришла в себя.
Здесь в сюжете происходил стилистический сбой: на месте партизанки неожиданно оказывалась «спящая красавица», измученная, но прекрасная: ах, как долго я спала…
Воображение заботливо корректировало само себя…
* * *
С мальчиком было хуже.
Мальчик случился через два года (еще до поездки в Петрищево).
И мальчик был настоящий.
Мы с ним проводили июнь в одном пионерском лагере. Начальником лагеря был мой папа.
При обычных обстоятельствах я не могла бы там оказаться, хотя бы потому, что лагерь был «городским». В лагерь детей отправляли, по представлениям мамы, исключительно ради воздуха. Остальное приложится. Но тем летом брату делали сложную операцию, и мама сама осталась в Москве. Ей было не до меня. И меня пришлось «сдать» в «папин» лагерь.
Но если бы я сама устраивала лагерь, он был бы таким, как этот. Нашим вожатым был Леонид Николаич, папин друг, учитель литературы. Леонид Николаич нас вообще не строил. Мы почему-то сами роились вокруг него. Он говорил тихонько: «А пойдемте-ка на обед», – и мы бежали в столовую. Он говорил: «А давайте теперь выучим с вами песню». И так тихонечко запевал: «То березка, то рябина…» И мы сразу волшебным образом становились в две линии – и качались туда-сюда, и пели самозабвенно:
…Детство наше золото-о-е
Все счастливей с каждым дне-о-м!
Под счастливой звездо-о-ю…
(Муз. Д. Кабалевского, сл. А. Пришельца)
И я совсем не чувствовала, что у меня нет слуха. Я клянусь: у меня был слух, когда я пела про «детство наше золотое все счастливей», а Леонид Николаич дирижировал и тоже пел. И еще он рассказывал нам про Снежного человека. Снежный человек был почти как Юрий Гагарин. Юрий Гагарин проложил нам дорогу в будущее. А Снежный человек связан с нашим прошлым. Он то самое ненайденное звено эволюции, которое связывает нас с обезьянами. Мы, на самом деле, произошли от него. Только он почему-то не хочет нам показаться. Наверное, он боится войны, боится атомной бомбы. Он, чудак, не понимает, что мы – за мирный атом. Леонид Николаич рассказывал об экспедициях добровольцев, отправлявшихся в горы Тянь-Шаня, где кто-то видел гигантские следы. Было видно, что он и сам отправился бы в экспедицию. Но непонятно, что для этого нужно сделать. А пока мы пойдем в поход. В конце смены пойдем, в однодневный.
И еще в этом лагере был кружок «Умелые руки». Я не сказала маме, что хожу в этот кружок. И очень радовалась, что мама не стала меня расспрашивать, в какой кружок я хожу. Ей бы кружок не понравился, потому что был в помещении. А там вообще «нет воздуха». Ребенок летом должен как можно больше гулять. В кружке «Умелые руки» мы делали оленей – объемных, из бумаги. Мы раскрашивали оленей как кому хочется. И я потом, после лагеря, дома, во время очередной болезни, сделала себе целое стадо оленей и раскрасила всех по-разному. С ними было так интересно играть…
Но Леонид Николаич, и его Снежный человек, и кружок «Умелые руки» в общем-то занимали совсем не так много времени. А в остальное время все мы (нас было не очень много, гораздо меньше, чем в настоящем пионерском лагере) носились по территории папиного интерната.
И играли в войну.
Но это была не Великая Отечественная война. Наша война была таинственной и зажигательной, из области вечных сюжетов.
Это была война мальчишек против девчонок.
В чем она заключалась? В этом-то вся проблема. То есть было понятно: мальчишки гоняются за девчонками.
Ну гоняются, а дальше что? Например, кого-то поймали. Что делать с этой девчонкой? Сначала вопросов не возникало. Когда еще кого-то удастся поймать! И тут ведь важен процесс, а вовсе не результат. Одни убегают, визжат – другие несутся за ними.
Но сколько можно так бегать? Как поддерживать напряжение? Вот сейчас, например, уже все бегают без азарта.
Мне-то сразу было понятно: пойманных надо пытать.
Мальчишки должны подвергать девчонок «невыносимым пыткам», а девчонки будут терпеть. Что бы с ними ни делали, они будут терпеть… А что с ними будут делать?
Ну это должны знать только мальчишки. Тогда будет интересно…
Я нашла главного и сказала: «Давайте, чтоб вы нас пытали». Он хихикнул. И все другие, которые были рядом, захихикали и засмущались. А главный спросил:
– А чего это? Как мы должны вас пытать?
– Ну я не знаю… Как-нибудь…
Главный пожал плечами. Трус! У него не хватает смелости… Или воображения. Сейчас все расстроится из-за него. А могло быть так интересно!
– А я могу тебя пересидеть, – сказала я от отчаяния. Они, дураки, не могут придумать пытки!
– Пересидеть? Это как?
– Ну, кто дольше на корточках сможет. Давай?
– А я-то чего? Сиди сама, если хочешь.
Ну и я села на корточки – в их мальчишеском штабе. В этот момент все сместилось. Я уже не понимала, играют они или нет. Иногда кто-нибудь забегал в командирский шалаш:
– А эта чего?
– Сидит!
– А чего она тут сидит?
– А почем я знаю!
– Это пытка. Я проверяю себя на пытки.
– Ха! – мальчишки поглядывали с любопытством. Но я же просто сидела. И в этом не было ничего особенно интересного. И они исчезали.
А потом и главный исчез. Хихикнул и убежал. Они все убежали. Обедать. Они даже не стали подводить какие-нибудь итоги. Не сказали, что это временный перерыв.
Они просто не понимают…
И чего я тогда сижу?
…Я еле выползла из шалаша. Мамочки! Как же больно… А я и не знала, что больнее всего потом, когда разгибаешь колени.
Наверное, это может считаться пыткой. Но кто мне ее «засчитает»?..
И тут я увидела Мальчика.
Этот Мальчик, кажется, был из другого отряда. Немного ниже меня. И, наверное, на год старше. Я его тут же узнала: он вчера приглашал меня танцевать (танцы у нас были через день, как в настоящем лагере). Но не только он приглашал. И я не сильно хотела, чтобы именно он приглашал. Он был «второстепенным».
А теперь оказался здесь. Мальчик стоял и смотрел на меня – как я не иду в столовую. И ему, кажется, интересно.
