– Меня никто не поймал… – объяснила я. – А потом у меня были пытки.
Мальчик сказал:
– Время кончилось. А то я бы тебя поймал.
– И что бы ты тогда делал?
– Я бы тебя поймал.
– А ты стал бы меня пытать? Партизанок всегда пытали.
Ну пусть бы он сказал «да»! Но он, дурак, не сказал. Он стоял и улыбался. Совершенно бессодержательное общение.
– Я могу выдерживать пытки. А ты?
Мальчик пожал плечами. И не уходит – по-прежнему улыбается. Правда, какой-то дурак… У меня тогда были такие толстенькие косички…
– А хочешь, я будут тебя пытать, и ты проверишь себя на боль?
Тут он перестал улыбаться. Но хоть бы сказал: «Ты что, дура?»
А он что сказал?
– Давай! – вот что он мне сказал.
– Давай я буду тебя стегать. Вот этими прыгалками. (Больше я в тот момент ничего не сумела придумать.)
– Этими?
– Да.
– Я тогда лягу вот здесь.
– Как будем? Через одежду?
– Ага. Через одежду.
Я решила: для первой пробы достаточно «через одежду». Но какая одежда в жару? Никакой особой одежды.
И вот он лег, а я взяла прыгалки. Я немного помедлила, а потом размахнулась и обрушила прыгалки на спину Мальчика.
– О-о-о… – вздернулся он.
– Больно? Но мы же проверяем… Как будто тебя пытают фашисты…
Мальчик сжал зубы и отвернулся.
Я размахнулась – вжжж-иии-х— и стегнула его второй раз. Он опять вскрикнул, чуть посильнее. Теперь я не стала ждать. Я почувствовала, что рука жаждет взмаха и звука «вжиих». Эти прыгалки были чем-то заряжены. Они как будто сами меня заставляли… Третий, четвертый раз… И каждый раз он вскрикивал… А потом он как-то неловко двинулся.
– Наверное, все? – просипела я. От напряжения у меня даже голос сел.
Он поднялся: ага! И пошел к корпусам, ни разу не оглянувшись.
– Ты выдержал! Ты молодец!.. – крикнула я ему в спину…
И мне захотелось расплакаться…
Я столкнулась с ним после ужина. Он сказал, что ходил в медпункт. У него остались следы.
И не пришел на танцы.
* * *
Интересно, в медпункте он сказал, откуда взялись следы? Думаю, не сказал. А может, сказал: «Мы играли… с дочкой директора лагеря…»
…Мальчик! Прости меня!
* * *
– Здравствуй, дедушка Фрейд!
– Здравствуй, дитя мое. Но к чему этот «дедушка»?
– Это такая привычка. С детства. Всех, кто прожил долгую жизнь, «дедушкой» называть: дедушка Ленин, дедушка Фрейд… Скажешь «дедушка» – и человек делается роднее.
– Человек? Хорошо. И о чем же ты хочешь поговорить?
– Я бы о Мальчике, дедушка.
– С Мальчиком ты затянула. Ты ведь в школе работала? С этим Мальчиком в прошлом? Где ты раньше была?
– Я? Это ты где был? Тебя, между прочим, тогда вообще не было. Ни тебя, ни твоих представлений о детской сексуальности. И о том, почему и как она «извращается». Твои книги в Советском Союзе запретили раньше, чем в нацистской Германии. Потому что ты – буржуазный. В центре твоей теории исключительно темный низ… А меня в числе первых приняли в пионеры… За три месяца до встречи с Мальчиком… И я думаю, дедушка Фрейд, это было случайно. Это плохо согласуется с образом положительной девочки из семьи педагогов, где не приемлют грассирующее «рэ», где «кофе – он», где папа сдает белье исключительно в «прачеШную», даже если на улице «доЩ», и где в туалет ходят только «по-маленькому» и «по-большому».
– А кто обрывал мухам крылышки?
– Господи милостивый…
– Дитя мое, мы же решили, что для тебя я – Фрейд.
– Мухи… Они, мне кажется, не очень-то чувствуют боль? Нервных клеток у них – раз, два, три… В апреле они откуда-то появляются. Такие жирные, черные, сидят на кирпичной стене. А стена нагрелась от солнца.
…Да, солнышко уже греет. Наступила весна. Прилетели грачи, тает снег, всюду звенят веселые ручейки. Дети радуются весне и пускают кораблики в лужах. Как хорошо весной!
Лучше всего плывут щепки. Парус можно сделать из кусочка промокашки.
Но можно и не делать. Главное, чтобы на щепочке плыл кто-нибудь живой. Тогда получается настоящее приключение. На роль путешественника очень подходит муха. Ее нетрудно поймать (мухи еще совсем сонные). Только она не должна улететь. Муха должна быть послушной. Для этого нужно оторвать мухе крылышки…
Кораблик подхватывает течением, он несется вперед, огибает снеговые преграды, попадает в кипящие водовороты, маленькие водопады тоже ему нипочем… Иногда нипочем, а иногда очень даже «почем». И тогда случается трагическое и неизбежное: кораблик переворачивается. Ты, который все это придумал, Наблюдатель и Распорядитель, Вершитель мушиной судьбы, подставляешь тонущей мухе прутик. Пару раз она выбирается…
Зато я никогда не резала дождевых червяков – ни ножичком, ни лопаткой. А другие резали и еще утверждали, что червяки «не боятся». Что они так размножаются. Был один – стало два.
И еще я хорошо относилась к лягушкам. Я знала наизусть сказку «Серая Звездочка» (правда, там была жаба, но разница небольшая). А некоторые мальчишки из пионерского лагеря надували лягушек. Нас послали к ручью нарезать цветущий рогоз для клуба. А они стали ловить лягушек, вставлять им соломинки в попку и надувать. Лягушки лопались. Мальчишкам было смешно. Я не могла смотреть. Но я не крикнула: прекратите! Мучить животных нельзя! Наоборот: я слабенько улыбалась. Стояла вполоборота к ним – и слабенько улыбалась. До сих пор помню ощущение от этой своей улыбочки. А если бы я крикнула: «Прекратите!» – они бы меня засмеяли. Они бы тогда нарочно подошли поближе, чтобы я лучше видела…
Только не надо мне говорить, что означают лягушки в психоанализе, ладно? И что, возможно, мальчишки «трудились» специально для меня…
Мальчишки, мальчишки, вдруг сердце забилось в груди,
Мальчишки, что будет у вас впереди?..
(Муз. А. Островского, сл. И. Шаферана)
– Дедушка Фрейд, я подумала: может, стоит дополнить твою теорию? У тебя ничего не написано про проявления сексуальности у юных пионеров. Я думаю, надо их выделить как отдельную форму. Тут налицо перверсия – навязчивое желание превратиться в памятник.
Я подумала, что могу быть кем-то вроде Сабины Шпильрейн. Считается, что она привнесла много нового в психоанализ.
– Сабина Шпильрейн? Это кто? Не припомню…
– Сабина? Ну как же! Родись она в шестидесятые, на ее личном деле при поступлении в школу написали бы, как на моем: «русская еврейка». В начале ХХ века она проходила психоанализ у Юнга.
