Мы выходили на улицу и, не меняя прежнего построения, двигались от учебного корпуса к школьной столовой: «Простите, простите меня! Я больше так не буду!»
Если она опять неответит, если сделает вид, что меня нет на свете, мое бедное сердце маленького октябренка – поросенка, утенка, кутенка – разорвется на мелкие части.
«Простите, простите меня!»
Ну и как я буду обедать? У меня же кусок застрянет в горле…
Иногда Валентина Ивановна заставляла меня помучиться до следующего дня. Но чаще всего часа через два или три она все-таки уступала и говорила: «Ладно».
Ладно!
Прощение!
Ладно!
Мгла мгновенно рассеивалась.
Освободившись от тяжкого бремени вины, я бежала на школьный двор, собирала «друзей» и устраивала репетицию. Во время прогулки перед самоподготовкой, у крылечка служебной квартиры дворника (в крылечке чудилось что-то сценическое), мы репетировали другой шедевр советской детской литературы – стихотворение «Буква Я» (сл. Б. Заходера). Главную роль я, естественно, взяла себе – под предлогом, что только я с ней и справлюсь. (Мама мне объяснила, что успех спектакля во многом определяется подбором актеров на роли.) Это была не роль буквы Я. Это была роль рассказчика: он говорил больше всех, и на нем лежала ответственность за все происходившее.
Но я учила девочку, игравшую букву Я, топать ногой и кричать:
– Не хочу стоять в ряду – быть желаю на виду!
А мораль сказки заключалась в том, что все должны стоять в ряду и ходить строем; вылезать из ряда недопустимо. Буква Я, внезапно осознавшая себя «местоимением», поступила неправильно, проявила редкую несознательность, пренебрегла основополагающим правилом: общественное выше личного. И тогда другие буквы высмеяли Я и указали бунтарке ее место. Так прямо и сказали:
– Встань на место!
Но она вздумала упрямиться.
До какого-то момента у нас получался «нормальный» спектакль. Хотя, конечно, у «хора» были неувязки с тем, чтобы вовремя подать реплику или изобразить какое-нибудь действие персонажа (как, например, показать, что «О от смеха покатилось»?). Но это все-таки технические проблемы. А вот когда актриса, исполнявшая роль буквы Я, изображала раскаяние по поводу своей подрывной деятельности и заверяла общее собрание, что «готова встать даже после буквы Ю», а я как рассказчик еще и подытоживала с жизнерадостной улыбкой на лице: «Главное совсем не в месте, главное – что все мы вместе!» – тут любой Станиславский мог закричать, что не верит ни одному произнесенному слову.
Кто взял себе главную роль, а?
Мама считала так: надо учиться скромности – не вылезать, не «якать». Иначе жизнь «будет бить».
И время от времени я принимала решение исправить свой характер.
Но…
* * *
После второго класса мама решила забрать меня из интерната. Она узнала, что Валентина Ивановна заставляет нас сидеть в классе пятый урок, а сама проверяет тетради. Вместо того чтобы вывести детей на свежий воздух! А что творится на самоподготовке? Там же все время шум! За два часа ребенок не успевает сделать домашнее задание. Дома, уже на ночь глядя, приходится что-то доделывать. Немудрено, что Маринка жалуется на головные боли.
Разразился семейный скандал. Но на этот раз мама была тверда как кремень: в третий класс я пошла в школу рядом с домом.
* * *
В 1939-м дедушку «выпустили и извинились».
В 1941-м его призвали на фронт.
В 1943-м его убили на Орловско-Курской дуге.
В 1945-м война закончилась.
В 1948-м за ним снова пришли.
1948-й – год кампании против «космополитов». «Космополиты» – те, у кого имелись «родственники за границей», или те, кого обвиняли в «преклонении перед Западом». (Бывшие союзники СССР по войне с Гитлером стали теперь злейшими врагами.) В Министерстве государственной безопасности снова дали ход делам «ешеботников»: все ранее амнистированные подлежали аресту.
Но дедушки «не было дома»: бабушка предъявила пришедшим за ним похоронку.
А когда «те» ушли, она сказала своим сыновьям, Семе 13 лет и Леве 10 лет:
– Ваш отец погиб на войне. Это лучшее из всего, что он мог для вас сделать.
* * *
Немало под страшною ношей, под страшною ношей,
Немало под страшною ношей легло безымянных парней…
(Муз. Э. Колмановского, сл. Э. Ваншенкина)
Слава героям, павшим за нашу Советскую Родину!
(Сл. народные)
Вечная слава тем, кого убили на Курско-Орловской дуге и на других фронтах Великой Отечественной войны, и их дети поэтому не стали «врагами народа».
«Никто не забыт, ничто не забыто!»
… … …
Но про пыточные «шкафы» и про то, как пришли арестовывать убитого на фронте дедушку, – об этом лучше забыть.
Потому что – как с этим жить?
Как жить, если помнишь: вот твоя мама пытается справиться с буфетным ящичком (эти чертовы ящички). У нее дрожат руки. Похоронка запрятана где-то среди других документов: где же она, ну где же?.. Какой хлипкий листочек. Того и гляди разорвется…
Папа думал, что бабушка потеряет сознание, пока энкавэдэшник рассматривал похоронку…
Папа не говорил «энкавэдэшник». Он говорил «один из тех, кто пришел»…
Обо всем этом надо забыть.
Хорошо, сказала бабушка Вихна детям, что у вас уже нет отца.
Хорошо, что его убили фашисты, а не «свои», представители советской власти.
Ведь в 1948-м «свои» расстреляли всех членов Еврейского антифашистского комитета Советского Союза. Среди расстрелянных «космополитов» были фронтовики…
И если бы дедушка не погиб на войне…
…папа не смог бы дальше учиться.
И не стал бы учителем литературы.
А потом членом партии и директором школы.
И ему тогда не пришлось бы:
тренировать знаменную группу,
ходить со школьниками в походы по местам «боевой славы»,
прививать им любовь к поэзии:
Но в крови горячечной поднимались мы,
но глаза незрячие открывали мы.
(Сл. Э. Багрицкого)…
инсценировать с ними «Гренаду»:
Отряд не заметил потери бойца
и «Яблочко»-песню допел…
(Муз. В. Берковского, сл. М. Светлова)
… …. … …
