* * *
«…Соломон Исаакович, 1904 года рождения, был репрессирован 31.05.35 линейным судом Московской окружной ж.д. по ст. 58–10 УК РСФСР…»
«Необоснованно…»
Его дочь, 1933 года рождения, «в несовершеннолетнем возрасте лишилась попечения отца»…
«Согласно постановлению… признать… незаконно репрессированной».
Какие простые, понятные, спокойные слова…
«…Выпустили – и извинились…»
Теперь государство должно было погасить мамин долг – за счет причитающихся ей выплат в связи с ее новым «статусом».
Мама была так рада!
И я подумала…
«Мама, как хорошо, что дедушку посадили еще и в 1935 году!
Это лучшее из того, что он мог для тебя сделать»…
12
Оля Сенина, моя подруга, тоже носила на шее (на груди?) красный галстук. И слушала политинформации («Завтра всем прийти за 15 минут до первого урока! Политинформацию делает такой-то…»). И сидела (обычно рядом со мной) на собраниях пионерской дружины – «общих» и «перевыборных»: «На собрание идут все! В обязательном порядке!»
Меня (мою «букву Я») раздражал этот «обязательный порядок» – и чем дальше, тем больше. Я готова была бунтовать – чтобы «вернуть пионерии ее изначальный смысл» и взбудоражить всех этих «прозаседавшихся» (мама не раз цитировала это стихотворение В. Маяковского, она тоже очень критически относилась к собраниям; видимо, в них было много общего с очередями).
А Оля в ответ говорила, что мне бы пошла красная косынка – как у девушек на картинах Петрова-Водкина. И усмехалась, не очень понятно.
Оля была сделана как-то иначе, чем я, иначе устроена.
Вокруг нее плескались волны красной реальности, но она, как искусный пловец, умудрялась держать голову над водой.
Оля Сенина появилась у нас только в пятом классе. Появилась откуда-то из другого мира – из ГДР: там ее отчим служил офицером в советских войсках, стоявших на территории этой дружественной соцстраны, а мама была переводчицей и преподавательницей немецкого языка.
Кроме отчима у Оли еще был папа, микробиолог. Как объяснила мне Оля, микробиолог – это то же, что и генетик.
(«Генетик? – у моей мамы округлились глаза. – „В наше время“ генетику и кибернетику считали лженауками!..» – и у нее на лице появилось то выражение, которое возникало при слове «Сталин».)
Оля сразу стала моей лучшей подругой. На тех уроках, где нам разрешали рассаживаться самостоятельно, мы с ней сидели вместе. И домой мы ходили вместе.
В «эпоху Толика Мозглякова» она на обратном пути из школы облегчала мои страдания сочувствием и разговорами (хотя в школе, внутри «гонений», от нее было мало толку).
Собственно, разговоры и составляли суть отношений.
От Оли я узнавала самые невероятные и волнующие вещи. Взять хотя бы «то самое», что происходит между женщинами и мужчинами – какая невнятная и тревожная тема! Порно от Толика Мозглякова, анекдоты, намеки (я чувствовала, что оскорбительные) только усиливали мою тревогу. А Оля после очередной поездки к папе-микробиологу все объяснила на клеточном уровне. У женщины – яйцеклетка. У мужчины – сперматозоиды. Сперматозоиды хотят попасть в яйцеклетку. Если один из них достигает цели, клетки сливаются, а потом начинают делиться.
Для меня это был праздник истины! Это было так же понятно, как то, что после смерти у тебя на могиле вырастает цветочек. И какое-то время я жила совершенно счастливо – до наступления лета. Но в пионерском лагере из-за этой теории моя репутация знающего человека неожиданно пошатнулась. Когда я уверенно, не без надменности, заявила, что между женщинами и мужчинами происходят яйцеклетки и сперматозоиды, рыжая Наденька с соседней койки тут же сказала:
– Ты – дура? Моя сестра… между прочим, ей уже двадцать лет… недавно вышла замуж. И ничего такого у нее с мужем не было. Они легли друг на друга и е….
– Откуда ты знаешь? – я не могла скрыть ужаса.
– Видела!
– Видела?
– Да. А что? – Наденька ухмыльнулась. – Они дверь неплотно закрыли.
Вычитать и умножать,
малышей не обижать
учат в школе, учат в школе, учат в школе!
(Муз. В. Шаинского, сл. М. Пляцковского)
В новом учебном году мы с Олей уже не ограничивались обсуждением этой темы только на клеточном уровне. Теперь мы обсуждали ее на уровне литературном. В «круге нашего чтения» появились такие вещи, как «Анжелика» и «История Тома Джонса, найденыша». Том Джонс, говорилось в книге, делал «то самое» с разными героинями. В его мире жили страстные женщины. Они за него дрались, во время драки у них развязывались корсажи и из корсажей выскакивали груди. Выскочившие груди автор описывал с нескрываемым удовольствием, как какой-нибудь натюрморт. Читать эти сцены было ужасно стыдно. Я перечитывала их по три раза.
И с Анжеликой «то самое» делали все встречные персонажи-мужчины. Подогревая мой интерес к Анжелике, Оля пересказывала мне какую-нибудь восхитившую ее сцену:
– Она спешит по подземному коридору и сталкивается с герцогом, своим лютым врагом. А он? Он прижимает Анжелику к стенке, поднимает все ее многочисленные юбки, быстро делает свое дело и говорит: «Вы свободны!»
Эпизод с юбками Оля считала в высшей степени остроумным. Я соглашалась: к этому времени я тоже стала ценить остроумие.
Но Оля не только открывала мне новые грани литературного мира! Она еще завела обычай играть в жмурки на дне рождения! В нашей компании было четыре девочки. По праздникам мы собирались у Оли и ели бутерброды со шпротами (одно из самых изысканных блюд, которые я когда-нибудь ела). Потом дожидались, когда стемнеет, и выключали свет. Темнота была почти полной – и мы играли в жмурки. Мама могла бы оценить наш азарт. Но когда мы доросли до литературной стадии обсуждения «того самого», родители на днях рождениях обычно уже не присутствовали…
Оля еще стала приглашать в нашу компанию «Олю маленькую», из другой школы. («Оля маленькая», как и мы, училась тогда в седьмом классе, но ростом была еще ниже меня. Где «откопала» ее Оля Сенина, я совершенно не помню.) По мнению Оли Сениной, «Оля маленькая» обладала редким и ярким даром – «впадала в экстаз», когда слушала «Скорпионс». До появления «Оли маленькой» я никогда не задумывалась, что значит «входить в экстаз». И сначала мне было интересно за ней наблюдать: как она закатывает глаза, укладывается на пол и со странной улыбкой начинает там извиваться. Но уже к третьей встрече во мне пробудился какой-то Станиславский и стал бубнить: «Не верю. Никакой у нее не экстаз. Она все изображает». Мне стало неловко смотреть на «Олю маленькую». И играть с нею в жмурки.
Но если бы Оля Сенина делала только это!
Если бы только это!
