Яков улегся сначала на живот. Но вскоре у него заныла поясница. Он перевернулся на спину и уставился вверх… И небо, звездное, без облачка, свалилось на него, прикрыло куполом его, на этой крошечной сидьбе, вот в этом центре мироздания, чтоб не упал он в пустоту… Голова у него закружилась, и он заблудился там, среди звезд… Но вот осмысленнее взор его все больше становился… И стал отыскивать знакомое он там, на небе… И вот нашел, почти над самой головой, огромный «Ковшик». Тот успокоил его взгляд. И он стал наблюдать за ним, за окружением его, за тем, как тот медленно, ужасно медленно стал поворачиваться вокруг своей ручки, словно собрался зачерпнуть все звезды, как из колодца темного… И поворачивается, поворачивается он, отмеривает время, часы, и ожидания чего-то… Но нет, в тот ковшик ничего не попадает…
Они просидели всю ночь впустую. Не пришел их сохатый. Им не повезло, хотя вокруг солянки были видны свежие следы. Похоже, он приходил до того. И было заметно, что это был одинокий, отшельник, пугливый, значит… Осенняя ночная холодная тайга далеко разносит звуки… Вот где-то подал голос зверь, печально, трубно… Так и есть — это лось… Но не идет он сюда. Видно, удача на этот раз ушла на сидку Федьки с Кобыльским. Оттуда, за полночь, с их стороны донесся глухой выстрел, затем еще один… И больше в ту ночь у них ничего не случилось.
Они вернулись к зимовью. Там Гришка уже готовил на костре добычу. Федька с Кобыльским рубили дрова, разминаясь перед банькой. Та уже дымилась у ручейка, где Федька устроил и запруду для купания.
Перекусив, они немного поговорили. К тому времени подоспела уже и банька. И первыми в нее ушли удачливые добытчики. Затем настал черед Якова с ротмистром. Ротмистр оказался охочим до русской баньки, любил похлестаться веничком в парке. Первый заход с ним Яков выдержал, но все же не до конца, выскочил из баньки и упал в запруду. Холодная вода тут же пружинисто вытолкала его, и он, заохав, побежал назад в баньку. Ротмистр был мужиком здоровым и снова полез на полок, захлестал веничком по своим розовым бокам. Яков же уселся на полу, не в силах больше терпеть адский жар. Такие заходы, по несколько раз, были уже не по нему. Да и что-то в последнее время у него стало пошаливать сердце. Нет-нет да и напомнит о себе…
— Ты как угодил-то сюда? — спросил он Снятовского.
— Ох, Яков, долго рассказывать!.. С приходом Владислава!.. Ух-х!.. Ха-ха!.. Ты же помнишь!..
Ротмистр, наконец-то, спустился с полка. Зачерпнув ковшиком холодной воды из кадушки, он плеснул ей в лицо, зафыркал: «Фырр!.. Фырр!.. Ох-х, ох-х!» — сел рядом с ним на пол.
— Вот тогда и попал… Поначалу отправили в Пелым. Затем, когда поверстали в боярские дети, перевели в Тару. Ну, остальное — как у всех…
Они вышли из баньки и присели подле нее на бревнышко. Банька стояла в густом соснячке. И всякая вещь тут, пресыщенная запахом смолы, жила по особенному. Вон ветка в полудреме наклонилась и млеет, засыпает; кустарник, мох, трава благоухали, и было сыро, легко дышалось, тянуло птицею взлететь. Казалось, встань, взмахни руками и полетишь… Над этой вот избушкой, таежными увалами, и все туда, к большой реке, к острогу…
Яков встряхнул головой… «Какой же из тебя летун!» — язвительно мелькнуло у него…
Посидев, они остыли, оделись и пошли к избушке.
Там Гришка уже приготовил оленину, и все собралась за столом. После бессонной ночи и жаркой парной Яков, хватив разом кружку водки, быстро опьянел. Да и другие были тоже не лучше.
Ротмистр же пристал зачем-то к Федьке: «И ты дотащил его один?» — намекая на подбитого марала.
— Хм! Да тут же рядом! — отозвался Гришка. — Это для него потеха! Вот как-то раз он шел три дня по следу за подранком. Извел!.. Тогда была работа! — восхищенно посмотрел он на брата, на его приземистую и сильную фигуру, и в его глазах мелькнуло еще что-то, помимо восхищения и, видимо, даже желания самого Гришки.
И Яков уловил это что-то в его взгляде…
Они, Федька и Гришка, два брата, разительно отличались. Гришка, хилый, с впалой грудью, похожий на тень от Федьки, сторонился людей, а в присутствии брата как будто линял.
— Ну, Федор, ты и бегаешь! — добродушно улыбаясь, заговорил Яков, обнял Федьку. — Тебе можно жить без коня! Ха-ха-ха!.. Во-о! Пойдем на «тунгусские камни»! Сейчас! — предложил он.
— А-а! — протянул Федька. — «Тунгусские камни»: два, как сундуки, белые!.. Шаманы водят там вокруг них свои дела!
— Ты видел их?! — спросил Яков.
— А как же! Отсюда верст пятьдесят, не более!
— Поедем, съездим, — заплетающимся языком пролепетал Кобыльский.
И Федька, пьяно икнув, согласился: «Для тебя, Иван, все сделаю!»
В голове у него смутно забрезжила мысль, что надо бы седлать лошадей, раз об этом просит воевода. И он поднялся из-за стола, покачнулся, хотел было шагнуть вперед, чтобы куда-то идти, но запнулся о лавку и упал на землю, что-то пьяно бурча.
Гришка поднял его и усадил снова на лавку.
— Куда тебе — ехать еще! — стряхнул он с него прилипшие сырые листья и мелкие щепки, которыми была усыпана поляна вокруг избушки.
Они напились, им было уже не до «тунгусских камней», и вскоре уснули. К вечеру они проснулись, поели и снова разошлись по солянкам.
Ротмистр, придя на сидьбу, сразу же завалился на лапник, буркнул Якову: «Ты как хочешь, а я спать», — и вскоре уже спал. Он за последние дни здорово устал, и ему хватило всего одной ночи, чтобы досыта получить удовольствие от охоты.
Яков же улегся рядом с ним, и опять его потянуло на созерцание…
Большая луна, мелькающая между редкими облаками, то погружала все в темноту, то освещала окрестности синевато бледным светом. От этого все вокруг казалось безжизненным, мертвым, и было жутко от чего-то, глядя на тайгу, наполненную прорехами, провалами из темноты… И там, в этих провалах, не было ни дна, ни края, ни души…
Якову стало с чего-то тоскливо и одиноко, хотя рядом, слегка вздрагивая во сне, спал ротмистр.
Он перевернулся обратно на живот, чтобы не видеть эту пугающую бездну, и тут же услышал легкий треск в той стороне, где была солянка… Там как будто треснула сухая ветка под чьей-то неосторожной ногой… И тотчас же луна услужливо озарила на минуту вокруг все тем же своим бледным светом.
Яков вгляделся туда, в ту сторону, откуда послышался треск, но ничего не заметил подозрительного.
Облака пошли чаще, выхватывая на мгновения куски тайги… И снова послышался легкий треск, все оттуда же, где никого не было… Но вот луна открылась полностью и осветила всю солянку.
И Яков увидел там, на краю опушки, два застывших изваяния!.. Да, да! Это были два изваяния, два призрака… Парализованные лунным светом…
Он, красавец, замер на месте, гордо, с вызовом вскинув голову… Она же слегка поводила ушами, настороженно прислушиваясь.
И хотя ружье у Якова было под рукой, и ствол смотрел в ту сторону, но он забыл обо всем на свете… Ни разу еще в жизни не видел он вот такого: двух спаянных сердец, соединенных природой в одну тайну!..
