Он, Васька, его старший сын, прослужив пять лет при государевом дворе, сильно повзрослел. И, что было приятно видеть Якову, он стал не по годам деловым, серьезным.
Аксинья же только улыбнулась, глядя на детей, с каким ликованием те радуются всему, и не важно было им, где и как жить…
Яков принял у князя Петра Ухтомского город, за неделю обошел крепость и посад, провел смотр своему невеликому гарнизону. Весь его гарнизон состоял из полусотни стрельцов, набранных из здешних промышленных и гулящих людишек. Заглянул он и в Успенскую церковь на службу к попу Нефеду. До другой церквушки на посаде, Михаила Малеина, у него не дошли ноги. К его ведению относилось и Туруханское зимовье, с приказчиком из которого он надеялся встретиться еще этой осенью.
В городе, на посаде, стоял кабак и еще две торговые бани. И там, в кабаке и бане, играли в зернь. Карточные игры были тоже на ходу: все это шло в откуп охочим. Казна имела здесь большой доход с проезжих: на промысел и с промысла миновать этот городок было невозможно. Процветало тут на посаде и всякое ремесло. И тем же таможенникам дел хватало на всех, на два десятка человек. Здесь на восток, на промыслы, текли товары. Оттуда же, с Енисея и Лены, рекою шла пушнина. И в кабаке, и в тех же банях, в играх в зернь и карты, тут многие оставили свое добро, добытое тяжелым трудом за тысячу верст отсюда.
В один из первых его дней воеводства к Якову на двор заявились посадские во главе с Емелькой Чичканом и Тренькой Мозолькой, местными торговыми воротилами. Мужики не мялись долго. Они по-деловому подошли к знакомству с новым воеводой: поднесли ему внушительных размеров синий штоф с водкой. Штоф был изящным, с белыми и красными полосками, которые винтом опутали его. Тут же были две стеклянные, на тонких ножках рюмочки. Это был обычный, хитрый ход посадских и торговых, для проверки, для стыковки с новым воеводой: если пьет, тогда спокойны они были.
Яков выпил с ними водки. Мужики, откупщики кабака и баней, поднаторевшие в делах с воеводами, сразу же определили — воевода свой человек.
После этого визита, Яков приказал стрельцам притащить в съезжую тех, мошна которых выдерживала до двадцати и более покручников. Таких оказалось немало, и стрельцы забили ими съезжую, а к ним еще и откупщиками и посадскими.
Якову были нужны эти зажиточные мужики. Он задумал содрать с них десятую деньгу, отстроить, конечно, не за один год, воеводский двор и поднять крепость: заделать острогом сгоревшие стены. Поэтому, зачитав собравшимся об этом царскую грамоту, он напрямую заявил им: «Миром строить надо!»
— Не-е, воевода, сё государево дело! — отрицательно закачали головами мужики. — Ставь казной! Стрельцами!
— Таможню возьми: бездельных, корыстных! — стали зубоскалить зверовщики.
— Вот Дёмка придет из Туруханска — тогда и поговорим! — сослались торговые на Шишкина, известного всем здешним старого пройдоху, приказного тобольского стола; тот уже четвертый год ведал Туруханским зимовьем.
Яков насторожился: вот с ним-то, с тем пока еще неведомым для него Шишкиным, он и надеялся встретиться вскоре.
С мужиками он так и не договорился, на том и разошлись ни с чем. А дальше — больше. Собрал он опять их, и получилось то же самое. И те, с мошной, снова: вот, дескать, придет Дёмка, он скажет свое слово… И Яков, не видя еще ни разу приказчика, уже был зол на него.
— Ничего, Яша, зато мы вместе, — тихо говорила Аксинья, успокаивая его вечерами дома, когда он приходил из воеводской сумрачным. — Все образуется, как-нибудь…
Но он видел ее глаза, и ему казалось, что они укоряли его, словно говорили: притащил бог знает куда, и живем, как цыгане… А выйдешь из дома — кругом посадские и торговые, прижимистые, несговорчивые…
Прошло полтора месяца, как он приехал сюда. В середине сентября выпал снег и стало примораживать.
В один из таких, уже по зимнему холодных дней Яков притащился в съезжую рано, чтобы, пока там еще никто не появился, посидеть одному. С самого утра у него болело все тело, а на душе было скверно. Вчера он опять полаялся с купцами, обозлился, напился и уже с нетерпением ожидал этого сукиного сына, Дёмку, на которого все сваливали мужики.
Крохотное оконце в съезжей затянуло изморозью. В избе было полутемно и пусто. И странно, но одиночество не помогало, не успокаивало, как бывало раньше.
«Хоть бы сверчок запел!» — мелькнуло у него, и снова все о том же. — И где этот мерзавец Дёмка!»…
Вспомнилось ему почему-то детство, речка. Они, мальчишки, валяются на жаркой песчаной косе, греются после купания… А вот перед его мысленным взором появилась Матрёнка, его первая жена, какой он увидел ее когда-то впервые в соседнем поместье, у Васьки Бестужева, под Смоленском… Он хотел вспомнить свои походы и сражения, в которых участвовал, но не смог выжать из памяти ничего: их там как будто и не было. А ведь половина его жизни прошла в них…
Он тяжело вздохнул, нагнулся, чтобы открыть казенный сундук: из глаз у него брызнули искры, сердце учащенно забилось и вдруг сжалось, остановилось, сильная боль ударила его по груди… Он распрямился, посидел, отдышался. Затем он достал все-таки из сундука грамоты, бумагу и чернильницу с пером, разложил все это на столе перед собой. Подьячего у него не было, и его работу приходилось делать ему самому.
«Да это и хорошо, что его нет», — подумал он, встал, хотел было пройтись по избе…
Но в этот момент в сенцах забухали чьи-то ножищи: видимо, пришлый стряхивал снег. Затем дверь в съезжую распахнулась, и в избу уверенно ввалился какой-то человек в собольей шубе, и в первый момент показался огромным, великим. Но когда он скинул шубу, перед Яковом предстало плюгавенькое существо, здорово похожее на Дружинку, с таким же въедливым взглядом бесцветных глаз и жиденькой бородкой…
— Приказчик Дёмка, для разговора от мира, по твоему делу! — ехидно оскалил вошедший рот с гнилыми зубами…
И у Якова, при виде приказчика, ну точь-в-точь Дружинки, вылитого, все поплыло перед глазами и завертелось, собираясь в гигантский круг. И он, этот круг, — раз! — и замкнулся, там что-то сцепилось, как в обруче, с нахлёстом… И у него в голове замелькало: Дружинка, киргизы, мугалы, Алтын-хан… Распопа… И какая-то сила, и вот этот второй Дружинка, что предстал сейчас перед ним, потянули его опять все на тот же круг, по-новому:… киргизы, мугалы… И он, Яков, неминуемо вот-вот снова завертится, побежит по кругу и будет бежать и бежать, как та же белка в колесе, у скоморохов в Москве, на Торговом ряду…
«Все сначала?!. Нет! Нет!» — полыхнуло у него в мозгу, и он почувствовал, как ему опять прихватило грудь, сильнее, чем тогда в киргизах… Но и на этот раз он не упал, осторожно присел на лавку, за свой воеводский стол, откинул на стенку голову, прикрыл глаза, чтобы немного, хотя бы чуточку передохнуть, и задремал, слыша шепелявый говорок приказчика, прорывающийся сквозь зубы… Голос куда-то удалялся, слабел, а вот и исчез, совсем…
«Может быть, ушел?» — обрадовался он, хотел было приподнять веки, но не смог…
