Едем на автовокзал и садимся на автобус до Кельна. Уже приехав в этот город, узнаем о том, что все сработало. Новостной канал опубликовал снимок хомяка возле зеленого таунхауса с забавной заметкой о том, что хомяк определил будущее спасенного мальчика. Мы выбрали Ифти родителей.
— Мне нужно купить пару новых футболок, — говорю я, когда мы приезжаем в Кельн. У меня нет никаких вещей. Только вконец истаскавшиеся джинсы и футболка Бонни.
Микки кивает. Заходим в первый попавшийся магазин, и я покупаю новые джинсы и две футболки.
— У нас больше нет денег, — говорит Микки, когда мы выходим из магазина.
— А ты раньше сказать не мог? — спрашиваю я.
— Жадность свойственна тем, у кого есть деньги, а у меня их нет, — говорит он. Это же он сказал в нашу первую встречу.
Есть легкая ирония в том, что это говорит человек, ограбивший банк. Решаю, что все три тысячи шуток, которые я придумала по этому поводу, будут неуместны.
— Я знаю штук десять способов, как воровать в супермаркетах, — говорю я.
— Парочки хватит, — успокаивает Микки.
Идем в парк на берегу Рейна. Здесь хорошо. Все лужайки залиты солнцем и буквально усеяны парочками влюбленных. Точно такими же парочками, как и мы. Ну может, чуть менее сумасшедшими.
Садимся на склоне с видом на реку и череду католических соборов на другом берегу. У нас в руках по стакану с кофе. Микки достает планшет.
— Что ты задумал? — с подозрением спрашиваю я.
— Моральное изнасилование, — отвечает он, — садись ко мне.
Я сижу чуть поодаль.
— Мне и здесь хорошо.
— Тогда я к тебе пересяду, — говорит он и подсаживается сзади меня так, что теперь мой затылок упирается в его грудь. Это слишком близко. Слишком похоже на то, как мы сидели с Джереми. Я вздрагиваю и начинаю лезть за сигаретами.
— Мы будем смотреть кино, — говорит он.
— Кино? Нет. Это слишком личное, — отвечаю я и пытаюсь отстраниться от него.
— Твой любимый фильм? — спрашивает он, не обращая на эту реплику никакого внимания.
— «Матрица».
— Да ладно? Тебе нравится этот слащавый неудачник Киану Ривз?
— Он красивый!
— Да если бы не Морфеус, он бы ничего не смог, — полным возмущения голосом говорит Микки.
— Я не хочу смотреть фильмы. С тобой. Здесь, — говорю я, пытаясь добраться до стаканчика с кофе. Он протягивает картонный стакан, сигареты, и кажется — если мне понадобится дождевик или соломенная шляпа, они тоже сейчас окажутся в его руках. Мы смотрим «Матрицу». Не люблю, когда люди так близко ко мне. Мне становится страшно. Трудно дышать и хочется плакать. Я почти не слышу реплики героев фильма. Хотя вообще-то знаю их наизусть.
Когда фильм заканчивается, вздыхаю с облегчением. Лучше бы он на моей спине узоры выбивал. Молотком.
* * *
Две недели мы ошиваемся в этом залитом солнцем городе. Однажды Микки говорит то, чего я слышать категорически не хочу:
— Никогда не думала, что делать дальше? Так и будем ездить в автобусах и смотреть фильмы?
Да, так и будем. Черт. Это единственное, чего я хочу.
— … Так ведь нельзя, — говорит он.
Почему?
— … Нельзя жить за счет развода туристов и краж в супермаркетах.
Почему? В конце концов, по его вине нас ищет полиция. Не я придумала грабить банки. Я вообще здесь не по своей воле.
— … Рано или поздно это закончится.
Да. Он прав.
— … И мы проиграем.
Тоже прав. Я всегда проигрываю.
Пока же мы беззастенчиво расходуем тот запас удачи, который обычно дается новичкам. Он выдается для того, чтобы они втянулись в игру. Здесь дело вовсе не в тонком расчете человека, раздающего карты. Новичкам везет всегда, независимо от выбранной игры. Что-то вроде закона жизни, ну или сценария. Так интереснее.
Видимо, человек поначалу не знает правил, закономерностей и шаблонов. Ему остается уповать лишь на себя. Обостряется внимание, интуиция, если хотите. Он осторожен и расчетлив. Потом уже ты втягиваешься в игру. Как следствие, ослабляешь хватку. Тебе уже известны самые распространенные ошибки и самые выигрышные стратегии поведения. Такой формальный подход всегда приводит к проигрышу. А затем и ко второму. Вторая ошибка всегда роковая. Потому что после нее уже невозможно выиграть. Все это — тонкие, глубоко философские суждения Виктора, моего приятеля из университета.
Кельн. Для меня это самый солнечный город в мире. В начале июня этот город полон бездельников и неудачников со всего земного шара. Точно таких же, как мы. Небольшие улочки, кукольные фахверковые домики, площади, по вечерам буквально переполненные людьми, и Рейн. Я больше всего люблю часы на площади. Когда где-то в пять вечера здесь начинают расставлять свои инструменты уличные музыканты, приходит забавный дедушка, одетый в костюм из зеркал, выпивают свой первый бокал пива компании студентов. Самое лучшее время здесь — с пяти до восьми вечера. Дальше уже неинтересно. А в эти часы кажется, что впереди будет нечто особенное. Здесь очень много людей. Все чем-то заняты. Десятки человек сидят по различным бортикам и просто на асфальте или лестнице главной ратуши. Здесь никто тебя не замечает. Ты наблюдаешь за жизнью. Мой любимый способ времяпрепровождения. Микки больше любит нашу «рабочую» зону — набережную Рейна. Здесь он снова и снова заставляет меня смотреть вместе с ним кино.
— Сегодня мой любимый фильм, — говорит он.
— Дай отгадаю. «Одиннадцать друзей Оушена»? — спрашиваю я.
— Да ну, глупость. Чтобы ограбить банк, не нужно столько сложностей, — фыркает он.
— «Лицо со шрамом»?
— За кого ты меня вообще принимаешь? «Казино „Рояль“».
— Не люблю Бонда.
— Он тоже супергерой.
— Я люблю думать, что где-то есть герой, который, если что, придет и спасет, а Бонд занимается только делами государственной важности.
— Учту. Но сейчас мы будем смотреть «Казино „Рояль“», это лучший фильм в истории.
Мы не смотрим фильмы, которые обычно срывают банк на кинофестивалях. Такое кино не способно выключить тебя из реального мира, а нам нужна полная анестезия.
В реальном мире нас ищут, ловят и даже хоронят. Из новостей канала «Треш», на который мы отсылали фото хомяка, узнаем, что полиция поймала какого-то психопата, который решил ограбить банк по методу Микки. Еще один пришел с повинной в участок. Сказал, мол, это он похитил, убил и расчленил Верену Вибек. Его быстро выпускают из-под стражи, но вот слухи о том, что меня расчленили, все-таки расползаются по сети. Везде показывают самую ужасную мою фотографию — ту, на которой я заканчиваю старшую школу. При всем желании в девушке на том снимке сложно узнать меня. Однажды вижу короткое интервью отца. На этих кадрах он, постаревший еще лет на десять, не меньше, говорит, что продолжает верить в силы немецкой полиции. В его голосе слышу отрешенное спокойствие. Именно тот тон, с которым он обычно объявляет смертельный приговор. Я не Бонни, черт возьми. Я жива.
