Возле канатоходца я замечаю компанию подростков. Им лет по пятнадцать-шестнадцать. Старшеклассники. Все они над чем-то хохочут. Среди них я замечаю пару. Они незаметно для других держатся за руки. Девушка с гривой огненно-красных волос. На ней ультракороткая юбка, гольфы и тяжелые армейские ботинки. Парень ничем не выделяется. Просто виски выбриты, как у меня. Они очень напоминают нас с Вереной.
— Прямо Сид и Нэнси, — говорит Верена, указывая на ту же парочку.
— Кто это? — спрашиваю я.
— Да ладно! Ты никогда не слышал о Сиде и Нэнси? — чуть ли не орет Виктор. Такое ощущение, что я пнул его любимую собаку или отобрал конфету у ребенка.
— Сто раз слышал эти имена и никогда не понимал, о ком идет речь, — честно признаюсь я.
— Это про Сида Вишеса и Нэнси Спанджен, — поясняет Верена.
— Ага, теперь понятно, — говорю я.
— Это сарказм, — уточняет Виктор.
— Сид Вишес играл в модной в 1970-х группе «Секс Пистолс». У них с Нэнси был роман. Оба были наркоманами. Сид очень любил Нэнси, но в наркотическом бреду убил ее. Когда его привезли в участок, он без конца повторял: «Я убил ее. Я не могу жить без нее. Она просто упала на нож». А потом он и сам с собой покончил.
— Круто. А в чем прикол?
— Они стали символом безумно влюбленных.
— Он под наркотиками ее зарезал, и они стали символом вечной любви? И меня еще называют психопатом?
— Уверена, что все хотят увидеть то, как ты меня убиваешь, — говорит Верена.
— Да это стандартный поворот. Кармен, может, помнишь? — пожимает плечами Виктор. Я не помню никого по имени Кармен, и это буквально выводит из себя. Раздражает, когда не понимаешь кого-то. Бесит просто.
— Парень настолько любил девушку, что решил ее убить, — поясняет Верена. Она завороженно разглядывает подростков.
— И съесть, — говорю я.
— Только не съесть, — тихо говорит Верена.
— Да, в последнее время все повредились на каннибализме, это уже не модно, — кивает Виктор и умолкает на секунду. — У нее сиреневые линзы, — почему-то шепчет он, указывая на девушку из компании.
— И что это значит? — спрашивает Верена.
— Пойдем! — Виктор вскакивает и делает нам жест рукой. Мол, следуйте за мной.
Я протягиваю ей руку. Она смотрит мгновение на ладонь, но потом все-таки опирается на меня. Мы вслед за Виктором переходим через хитросплетение трамвайных путей и оказываемся на другой стороне площади. Теперь мы намного дальше от той компании подростков, но зато имеем возможность разглядеть их лица.
— Никого не напоминают? — почему-то приглушенным голосом спрашивает Виктор.
— Я же сказала, Сида и Нэнси, — говорит Верена.
— Ага. Только у Нэнси рыжие волосы и сиреневые линзы, а у Сида выбриты виски и феникс на руке.
— У меня не феникс…
— Так никого не напоминают? — повторяет вопрос Виктор.
— Черт! — говорит Верена.
— А я о чем говорю, — ухмыляется Виктор.
— Ты уже закончил с материалом для ролика? — спрашивает зачем-то Верена у Виктора.
— Издеваешься? Только начал. И я уже говорил: это не ролик, а полноценный фильм. Первую часть уже выложил. Кстати, нужно посмотреть, сколько там уже просмотров, — говорит Виктор.
Мы снова усаживаемся на бортик. Подростки очень быстро теряют интерес к парню на канате. Кое-кто отходит в сторону, но не эти двое. Они продолжают наблюдать за тем, как парень прыгает на веревке. Девушке с сиреневыми линзами скучно. Ее друг начинает кричать что-то канатоходцу. Тот улыбается и делает свой фирменный прыжок с разворотом на 180 градусов. Подростки его уже видели. Больше не впечатляет. И вот уже жестяная банка летит в парня на веревке. Пара человек, что успели отойти от толпы, тут же спешат назад. Затея кажется им интересной. Они начинают орать и подзадоривать канатоходца. Кто-то кидает в него окурок. Кто-то плюет, и слюна по случайности пролетает в сантиметре от несчастного. Не знаю. Это жестоко, по-моему. Канатоходец в смешной шапке меня тоже раздражал, но не сейчас. В данный момент мне его жаль. Я поднимаюсь с места и уже собираюсь разогнать всю эту гвардию.
— Только попробуй, — предостерегающе говорит мне Виктор. Верена предпочитает исчезнуть в экране. Для нее то, что происходит на экране, реальнее настоящей жизни. В такие моменты она, кажется, перестает существовать.
— Если у нее сиреневые линзы, а у него выбриты виски, как думаешь, они знают, как выглядят настоящие Верена и Микки? — спрашивает Виктор. — Нет, это уже ни в какие ворота… — Вторая фраза относится к тому, что происходит на экране.
— Я говорила, что без кадров ограбления все это никому не будет интересно, — задумчиво произносит Верена.
— Покажи, — прошу я.
Канатоходец спрыгивает с каната и шутливо кланяется. Друзья, стоящие все это время по ту сторону веревки, помогают собирать вещи. Сумку с деньгами парень с веревки предусмотрительно держит в руках.
Когда мы приехали в Амстердам, Верена была за гранью жизни. Как тогда в бункере, она только на пару минут в день приходила в себя, а потом выключалась. Благо в этом городе нет недостатка в обезболивающих средствах. Все эти несколько дней мы с Виктором снимали и монтировали видео. Он все еще хотел выслужиться перед начальством, а мне нужно было как-то занять мысли. То, что здесь легально, мне не подходило. Главный страх моей жизни — превратиться в существо со стеклянными глазами и полуулыбкой на лице. Я хочу прожить эту жизнь, какой бы хреновой она ни была. Мне не нужна анестезия. Мне нужна жизнь.
Короче говоря, у нас довольно много материала и куча свободного времени. В итоге мы смонтировали минут сорок видео. Все начинается с того, как одна из ведущих рассказывает об ограблении банка. Потом вроде как смена плана. Это ведь так называется? Вот мы едем в машине, вот уже заброшенный дом в лесу. Чайки кричат (не знаю, при чем здесь чайки, Виктор решил, что они лучше всего будут смотреться). Потом нарезка из того видео про Ифти. Отрывок репортажа, в котором рассказывается о судьбе Ифти. Наш побег. Видео, на котором я рисую феникса на асфальте. Нарезка из видео в Гамельне. Небольшой рассказ про дриминг… И тому подобное. Все это сопровождается закадровым голосом, которым я что-то говорю. А Верена лежит в полуживом состоянии. И вот, наконец, мы на площади. Собираемся записать видео с Вереной, но та отсаживается от меня и говорит, что ни за что не будет сниматься.
— Мне нравится быть в роли зрителя, — говорит она и отсаживается еще дальше.
И вот я говорю всякую чушь про то, как нас выбросило на обочину, а она смотрит на канатоходца.
— Интриги нет, — говорит она, закончив с просмотром ролика, — Если бы это было кино…
— Верена?
— Да?
— Это и есть кино, — говорю я. Она смотрит на меня непонимающим взглядом.
