– Но он позволил себе эту манеру поведения, не дождавшись разрешенья с твоей стороны?
– Да.
– Как высоко я ценил тебя, Эльфрида, и в каком абсолютном неведении я был! – воскликнул Найт глубоким и потрясенным голосом. – Так много дней и часов я верил в тебя – я боялся поцеловать тебя больше, чем два раза. А он не имел никаких колебаний, когда…
Эльфрида придвинулась к нему ближе и дрожала, как в ознобе. Ее снедал столь сильный страх, что вся история от начала и до конца, да еще и с произвольными прибавлениями, выйдет сейчас наружу, что она разволновалась донельзя, и Найт встревожился в свой черед, но принял вид ледяного спокойствия. Самая настоящая невинность заставляла ее с неописуемым страхом думать о проступке, который с тех пор, как стоит мир, считался всего-навсего маленьким промахом, и она сильно преувеличивала значение своей воображаемой вины. А у Найта при этом сложилось мнение, что если женщина так сильно волнуется, рассказывая незначительные подробности о начале своей первой любви, то продолжение у этой истории непременно будет ужасным.
– Я знаю, – продолжал Найт с неописуемым занудством в манерах и интонации, – знаю, я абсурдно щепетилен в отношении тебя, – я желаю владеть тобой безраздельно. В твоем прошлом, прежде, чем ты узнала меня, с самой твоей колыбели, я желал думать, что ты была моей. Я хотел бы сделать тебя моей одной только силой своего желания. Эльфрида, – продолжал он с горячностью, – я не могу перестать ревновать тебя! Это в моем характере, и так будет и впредь, и Я НЕНАВИЖУ тот факт, что тебя ласкали до меня, – да, я это ненавижу!
Она испустила долгий глубокий вздох, что был наполовину рыданием. Лицо Найта сделалось суровым, и он больше ни разу не взглянул на нее и по-прежнему не отрывал взгляда от морского далека, где солнце уже зашло в тень. На высотах закат очень быстро переходит в ночь, а сумерки оттуда в какой-то мере изгнаны, и потому, хотя вечер еще длился там, где они сидели, в долине Энделстоу сумерки сгустились полчаса назад.
На просторах пасмурного моря сверкнула какая-то искорка, усилила свой блеск и оказалась дальним светом плавучего маяка.
– Когда тот возлюбленный в первый раз поцеловал тебя, Эльфрида, это было в месте, похожем на это?
– Да, в таком.
– Ты не рассказываешь мне ничего, за исключением того, что мне удается вытянуть из тебя клещами. В чем причина? Почему ты скрываешь всякое упоминание об этом, когда в ответ на мое нечаянное тайное признание я ожидал такого же тайного признания в ответ? Почему ты была такой скрытной на борту «Джульетты»? Выглядит все это так, будто ты делаешь из меня дурака, Эльфрида; подумать только, я ведь сам учил тебя тому, как желанно это, чтобы у нас не было никаких секретов друг от друга, и ты соглашаешься на словах, а делаешь противоположное. Взаимная откровенность так улыбалась нашему счастью. Доверяй ты мне, ты бы рассказала добровольно, и я бы… это было бы по-другому. Но ты все скрываешь, и я буду задавать тебе вопросы. Ты жила в Энделстоу в то время?
– Да, – сказала она слабым голосом.
– Где ты находилась, когда он впервые поцеловал тебя?
– Сидела на этом камне.
– Ах, я так и думал! – воскликнул Найт, вскакивая с места и поворачиваясь к ней лицом. – И это объясняет все – то восклицание у маленького водопада, которому ты дала лживое объяснение, и все прочее! Прости мне резкие слова, Эльфрида… прости их… – Он улыбнулся поверхностной улыбкой, когда продолжал: – Что я за жалкий смертный, что всегда и во всем играю вторую скрипку и меня водят за нос, кормя лживыми россказнями!
– Ох не говори так; не говори, Генри!
– Где еще он целовал тебя, кроме этих скал?
– Сидя на… могильном камне на… на кладбище… и в других местах, – сказала она медленно и опрометчиво.
– Не важно, не важно, – закричал он, увидев ее слезы и смятение. – Я не хочу расстраивать тебя. Это мне не важно.
Но Найту это было важно.
– Это не играет никакой роли, ты же знаешь, – продолжал он, видя, что она не отвечает.
– Я замерзла, – сказала Эльфрида. – Мы можем поехать домой?
– Да, уже не стоит в это время года долго рассиживать на свежем воздухе: нам надо спуститься с этой скалы до того, как стемнеет окончательно, чтобы мы могли видеть, куда ступаем. Я думаю, лошадь уже нервничает.
Теперь Найт говорил ей самые избитые банальности. Он до последнего надеялся, что она добровольно поведает ему историю своей первой привязанности. Обида на то, что она хранит секрет подобного рода, разрасталась в нем все больше и больше. Полная взаимная откровенность, какой он рисовал ее себе, откровенность, что должна была возникнуть между ним и его невинной юной женой, не знавшей голоса другого возлюбленного, кроме его собственного, – неужели то было лишь начало? Он подсадил ее на лошадь, и они тронулись в путь в стеснении. Яд подозрения поработал с ними на славу.
Когда они возвращались домой, произошло одно событие, которое после долго помнили оба, – оно отбросило зловещую тень на отношения между ними, которые уже стали мрачными и без того. У Найта в голове вертелись фразы, от коих он никак не мог отделаться: то были слова, которыми Адам упрекал Еву в «Потерянном рае», – и наконец он прошептал их самому себе:
– Но Змием
Была обманута, а я – тобой
[195].
– Что ты сказал? – спросила Эльфрида боязливо.
– Это была просто цитата.
Затем они спустились в низину, и силуэт церковной башни появился на фоне бледного вечернего неба, а ее основание скрывали кроны нескольких деревьев, растущих поблизости. Эльфрида, которой отказали в ответе, напряженно смотрела на башню и пыталась вспомнить какую-нибудь цитату с противоположным смыслом, кою она могла бы использовать, чтобы вернуть его нежность. Немного подумав, она сказала обворожительным тоном:
– «Только он – твердыня моя, спасение мое, убежище мое: не поколеблюсь более»
[196].
Они продолжали следовать своим путем. Спустя несколько минут они увидели, как три или четыре вспугнутые птицы слетели с башни.
– А твердыня-то вся ходуном ходит, – сказал Найт с удивлением.
Угол квадратной громады башни двинулся вперед, провалился вниз и исчез. Последовал громкий грохот, и туча пыли поднялась там, где прежде было чисто.
– Это сделали реставраторы церкви! – воскликнула Эльфрида.
В эту минуту они увидели, как в их сторону движется мистер Суонкорт. Он торопливо бежал к ним – явно суетился из-за того дела, что было ему поручено.
– Мы развалили старую башню! – закричал он. – Она рухнула гораздо быстрее, чем мы думали. Как вы знаете, сперва была идея разобрать ее по камешку. Когда мы принялись за это, трещина в стене опасно расширилась, и стало ясно, что она представляет собой угрозу для людей, кои больше не могли находиться под стенами башни. Тогда мы решили заминировать ее, и трое рабочих сегодня днем заложили заряд под самый ветхий угол башни. Они отложили взрыв до завтрашнего вечера и разошлись по домам полчаса назад, когда она взяла да рухнула. Очень успешная работа, превосходная работа, честное слово. Но она была крепкой старой твердыней, если не считать той трещины. – На этих словах мистер Суонкорт обтер лицо от пота, что выступил у него из-за возбуждения от пережитых событий.
