– Нет, нет! Уж лучше пусть на меня изливается твой гнев, чем эта холодная оскорбительная вежливость. Брось это, Генри! Почему ты должен этим меня мучить? Так я от тебя отдаляюсь и становлюсь простой знакомой.
– Ты ведешь себя со мной точно так же. Почему бы не откровенность за откровенность?
– Да, но я не задала тебе ни единого вопроса с оглядкой на твое прошлое: я не хотела о нем знать. Все, что меня заботило, было следующее: откуда бы ты ни пришел, что бы ты ни сделал, кого бы ты ни любил, ты стал моим в конце концов. Генри, если бы ты изначально знал, что я была любима, ты бы никогда меня не полюбил?
– Я бы не хотел так сказать. Хотя признаю: мысль, что ты совсем неопытна, наделяла тебя в моих глазах огромной привлекательностью. Но я думаю вот что: если бы я знал, что есть какой-то секрет в твоей прошлой любви, о коем ты отказывалась рассказать, если бы я тебя о том просил, то я бы никогда не полюбил тебя.
Эльфрида горько плакала.
– Неужели я такая… просто безвольная игрушка… что во мне нет никакой прив-прив-лекатель-ности, кроме… кроме свежести? Разве у меня нет мозгов? Ты говорил… что я сообразительна и оригинальна в своих мыслях и… разве это ничего не значит? Разве я не обладаю некоторой красотой? Я думаю, у меня она немного есть… и я знаю, что есть… да, есть! Ты рассыпался в похвалах моему голосу, и моим манерам, и моей образованности. И все-таки все это, вместе взятое, оказывается никуда не годным вздором, потому что я… случайно виделась с мужчиной до тебя!
– Ох, перестань, Эльфрида. «Случайно виделась с мужчиной» звучит очень равнодушно. Ты любила его, вспомни.
– И любила его очень мало!
– И теперь отказываешься ответить на один простой вопрос: чем это все закончилось? Ты по-прежнему отказываешься, Эльфрида?
– Ты не имеешь никакого права так меня допрашивать – ты сам сказал. Это несправедливо. Верь мне так же, как я верю тебе.
– Ты все поняла неверно.
– Я не стану любить тебя, если ты будешь таким жестоким. Это жестоко – так на меня нападать.
– Возможно, это так. Да, это так. Меня слишком захватили мои чувства к тебе. Одному Богу известно, я вовсе не собирался все это устраивать, но я тебя так любил, и вот, плохо обошелся с тобой.
– Я не возражаю против этого, Генри! – немедленно ответила она, неслышно к нему подступила и обняла его. – И я вовсе не буду думать о том, что ты был со мной резок, если ты простишь меня, и ты ведь больше не будешь на меня сердиться? Я очень хочу быть в точности такой, как ты думал, что я была, но я ничего не могу с этим поделать, сам понимаешь. Если бы я только знала, что ты у меня будешь, какой монахиней я бы жила, лишь бы быть достойной тебя!
– Что ж, не имеет значения, – сказал Найт, и он повернулся уходить.
Он попытался говорить весело, пока они шли:
– Диоген Лаэртский
[199] писал, что философы добровольно удалялись в уединение от всех, чтобы никто не беспокоил их в размышлениях. Мужчины, ставшие возлюбленными, должны делать то же самое.
– Почему… но не имеет значения – я не хочу знать. Не говори со мной так, – промолвила она с неодобрением.
– Почему? Философы ведь никогда не теряли рассудка от горя, обнаружив, что их кумир заимствованный.
Эльфрида опустила глаза и вздохнула; и они вышли из разрушенной старой церкви и медленно пошли через кладбище к выходу. Найт был не в себе и не пытался сделать вид, что с ним все в порядке. Она так и не призналась ему во всем.
Когда Эльфрида переходила перелаз, он легко ее поддерживал, и был настолько внимателен к ней, как самый нежный влюбленный. Но исчезло чудесное сияние, и мечты были совсем не те, что прежде. Возможно, Найт был не предназначен природой для участи женатого человека. Возможно, та скованность с женщинами, что длилась всю его жизнь, скованность, кою он называл случайной, была отнюдь не случайным, а естественным плодом его инстинктивных действий, настолько мимолетных, что они ускользали от внимания даже его самого. Или, быть может, все дело в том, что когда у человека грубо рассеивают самую яркую его мечту, как бы далека от реальности она ни была, то никто не может сказать, не обесценивают ли разом в глазах этого человека и тот истинный и непреувеличенный свет, что исходит от самой сущности мечты? Несомненно, было следующее: когда Найт узнал, что занимает второе, а то и третье место завоевателя сердца Эльфриды, он испытал горчайшее разочарование, и то, что она случайно проговорилась, да ее нежелание быть откровенной – все это вместе довело его до предела цинизма.
Глава 33
Дочь Вавилона, опустошителъница!
[200]
О привычке Найта, когда тот не был непосредственно занят с Эльфридой – гулять в одиночку полчаса или около того, – прекрасно знали его друзья в Энделстоу, в том числе Эльфрида. Поэтому, когда он помогал ей пройти через перелаз, она сказала мягко:
– Если ты хочешь отправиться на свою обычную прогулку в холмах, Генри, я могу добежать вниз до дома сама.
– Благодарю тебя, Эльфи, думаю, я так и поступлю.
Ее удаляющаяся фигурка стала черной в лунном свете, и Найт, постояв у перелаза еще несколько минут, повернул обратно к старому зданию. Его обычным движением было зажечь сигарету или трубку да предаться спокойным размышлениям. Но сегодня его ум был так перенапряжен, что о простом утешении он не мог даже помыслить. Поэтому он попросту обошел кругом то место, где рухнула башня, и уселся на одном из больших камней, из коих она состояла вплоть до этого дня, пока цепь событий, начало которой положил Стефан Смит, в те времена находящийся в подчинении у мистера Хьюби, лондонского архитектора, не вызвала их низвержение.
Размышляя о тех эпизодах, что могли быть в жизни Эльфриды в прошлом, а также о том, что он прежде полагал, что она не имеет никакого прошлого, кое стоило бы того, чтобы о нем рассказывать, он сидел и смотрел на белый надгробный камень на могиле молодого Джетуэя, что теперь находился близко перед ним. Море, казалось, было относительно спокойно, однако до Найта, как всегда, долетал его рокот, что постоянно звучал между мысами, которые высились справа и слева, – море билось о скалы и влекло за собою разрозненные груды камней, коими пестрели края волн, то были несчастные скелеты растерзанных старых скал, что не смогли выстоять под натиском разрушительных для них приливов и отливов.
Найт решил попробовать физические упражнения, чтобы отделаться от безрадостных мыслей. Он поднялся на ноги и приготовился взобраться на груду камней разрушенной башни, с вершины которой открывался более широкий обзор, чем с земли. Он вытянул руку, чтобы схватиться за выступающий острый угол более крупного камня, чем другие, и таким образом помочь себе подняться вверх, когда его рука неожиданно натолкнулась на что-то пухлое, на что-то, что величайшим возможным образом отличалось от того, что он ожидал схватить, то есть от крепкого камня. Оно было волокнистым и запутанным и свисало с камней. Глубокая тень, кою отбрасывала стена бокового придела церкви, не давала ему рассмотреть здесь что-то четко, и он по необходимости начал гадать.
