– Ты оскорбляешь меня, папа! – закричала она, рыдая. – Оскорбляешь, оскорбляешь! Он – мой Стефан, и я люблю его!
– Это может быть правдой, а может и не быть, Эльфрида, – парировал ее отец, вновь чувствуя себя некомфортно оттого, что невольно смягчился. – Ты смешиваешь воедино будущие возможности с нынешними фактами – то, кем молодой человек может стать, и то, кто он есть сейчас. Мы должны смотреть на то, что он представляет собой сейчас, а не на ту неправдоподобную степень успеха на избранном им поприще, что может принести ему будущее. Расклад таков: сынок крестьянина из моего прихода, которому, возможно, удастся, а возможно, и нет, купить меня с потрохами, молодой человек, который еще ничего не добился в жизни, чтобы прославить свое имя, и пока находящийся на иждивении отца, желает обручиться с тобой. Его семья живет именно в том месте в Англии, что и твоя, и поэтому по всему графству – которое для нас представляет собой целый мир – тебя всегда будут величать женой Джека Смита, сынка каменщика, и ни при каких обстоятельствах – женою лондонского архитектора. Это препятствие, а не компенсирующий факт, и так о нем будут судачить во веки вечные. Поэтому ни слова больше. Ты можешь препираться со мною хоть всю ночь и доказывать все, что тебе вздумается; я не отступлю от своих слов.
Эльфрида устремила в окно гостиной безмолвный и безнадежный взор, глядя в темноту огромными глазами, полными слез, щеки ее были мокрыми.
– Я назову это огромным безрассудством и желаю во всеуслышание объявить это наглостью – наглостью, что свойственна Хьюби, – подвел итог ее отец. – Я и не слыхивал никогда о подобных вещах – чтоб такие рекомендации раздавали направо-налево, всякому неуклюжему подростку, всякому выходцу из здешних мест, да еще такие, что он мне предоставил. Натурально, любой человек был бы так же одурачен, как и я. Поэтому я тебя нисколько не осуждаю. – Он вышел на поиски первого письма мистера Хьюби. – Вот что он написал мне: «Дорогой сэр… повинуясь вашей просьбе от 18-го числа, я условился сделать обзор и эскизы башни и крыла приходской церкви, et cetera… мой помощник, мистер Смит…» Помощник, видишь, как он его назвал, и, натурально, я подумал, что это сродни партнеру. Почему он попросту не сказал «клерк»?
– Никто не зовет их клерками по этому роду занятий, поскольку они не работают с документами. Стефан… мистер Смит… так мне сказал. Поэтому получается, что мистер Хьюби воспользовался общепринятым выражением.
– Буду премного благодарен, если ты не станешь затыкать мне рот, Эльфрида! «Мой помощник, мистер Смит, с этими целями покинет Лондон, выехав к вам ранним поездом сегодня утром… Я КРАЙНЕ БЛАГОДАРЕН ВАМ ЗА ТО, ЧТО ВЫ ЛЮБЕЗНО ПРЕДЛОЖИЛИ ЕМУ ОСТАНОВИТЬСЯ ПОД ВАШИМ КРОВОМ… МОЖЕТЕ ПОЛНОСТЬЮ ЕМУ ДОВЕРЯТЬ и всецело положиться на его умение разбираться в церковной архитектуре». Ну, я повторяю, Хьюби должен стыдиться того, что дает эдакую пышную характеристику молодчику без имени и состояния, выходцу из самых низов.
– Профессионал из Лондона, – возражала Эльфрида, – и знать не знает ничего о том, кто отец и мать его клерков. У них есть помощники, которые трудятся в их конторах и магазинах годами, и они едва ли знают, где те живут. То, что те умеют делать, то, какую пользу они могут принести фирме, – вот все, что заботит лондонца. И это дополняется его достойным умением быть всегда приятным.
– Умение быть всегда приятным – скорее недостаток, чем достоинство. Это говорит о том, что у человека недостает здравого смысла, чтобы знать, кого ему следует презирать.
– Это говорит о том, что он поступает согласно вере и судит не по внешнему виду, в отличие от тех, кто обязан всем проповедовать эти принципы.
– Так вот, значит, что именно он успел вбить тебе в голову, как я посмотрю! Да, у меня проснулись на его счет некоторые подозрения, так как он был совсем равнодушен к любым соусам. Я всегда предполагал, что человек не может считаться настоящим джентльменом, если у него отсутствуют предпочтения в соусах. Нечувствительное к тонким блюдам небо неизменно разоблачает раздвоенное копыто выскочки. Подумать только, а я-то ради него достал из погреба бутылку 40-градусной «Мартинез»
[51] – у меня теперь ее осталось всего одиннадцать бутылок, – все ради щелкопера, который и знать не знает, что цена одной такой бутылке восемнадцать пенсов! А потом еще эта латинская цитата, когда он закончил мое высказывание; цитата была очень заурядная, очень, в противном случае я, который не заглядывал в латинские книги последние восемнадцать лет, ее бы не вспомнил. Что ж, Эльфрида, тебе лучше удалиться в свою комнату; эта блажь у тебя со временем пройдет.
– Нет, нет, нет, папа, – простонала она.
Известно, что из всех мучений, сопровождающих несчастливую любовь, худшее – мысль о том, что страсть, которая вызвала их появление на свет, может угаснуть.
– Эльфрида, – сказал ее отец с грубым дружелюбием, – я работаю над превосходным планом, о котором не могу пока тебе рассказать. Исполненье этого плана будет выгодно и тебе, и мне. Это осенило меня совсем недавно – да, меня попросту осенило, – но я и помыслить не мог обо всех выгодах вплоть до сегодняшнего дня, пока не узнал про это разоблачение. Было бы крайне неразумно с моей стороны не пытаться поймать удачу за хвост.
– Мне не нравится это твое выражение, – парировала она устало. – Ты уже потерял почти все через такие вот превосходные планы. Неужели это снова какие-нибудь несуществующие рудники?
– Нет, мой план не касается рудников.
– Тогда акции на строительство железных дорог?
– Нет, речь не о железных дорогах. Это как те таинственные предложения в рекламе, приняв которые любой джентльмен, даже если Господь обделил его мозгами, способен преуспеть за неделю, не взяв на себя ни малейшего риска, не доставив себе неприятностей и не замарав рук. В любом случае, я тверд в своем намерении ничего об этом не рассказывать, пока все не будет устроено, хотя могу открыть уже сейчас, что у тебя вскоре появятся другие дела вместо того, чтоб забивать себе голову мечтами о Стефане Смите. Помни, я намерен вести себя не гневно, а дружелюбно по отношению к молодому человеку; ради тебя я смотрю на него как на друга – до некоторой степени. Но и этого довольно; а через несколько дней ты и сама будешь думать в точности так же, как я. Ну, ступай в свою комнату. Юнити принесет тебе наверх ужин. Я не желаю, чтобы ты была здесь, когда он вернется.
Глава 10
Укрыт надежно липой вековою
[52].
Стефан воротился обратно к коттеджу, который покинул всего два-три часа назад. Он добрался до ограды парка Энделстоу и вступил под роскошную сень листвы деревьев, растущих на опушке; лучи лунного света, пробиваясь сквозь эти лиственные своды, путались в его кудрях – и казалось, что над головой у него сияние, – да светлыми пятнами плясали на его спине при быстрой ходьбе. Когда он пересек дощатый мосток и через калитку вошел в сад, он увидел залитую лунным светом фигуру, что направлялась от прилегавшего к дому участка в сторону самого дома, но с другой его стороны. То был его отец с рукой в перевязке, который осматривал сад, ярко освещенный луною, а в особенности – то место, где росла самая молодая поросль репы, осматривая ее перед тем, как запереть коттедж на ночь.
