Догорал обычный сентябрьский закат, темно-синие клочья облаков виднелись на оранжево-желтом небе. Такие закаты раньше манили ее прогуляться в сторону уходящего солнца, поскольку любое красивое явление вызывает желание подойти к нему поближе. Она прошла через поле к изгороди из бирючины, забралась в самую середину ее и прилегла в густом сплетении ветвей. После того как Эльфрида долгое время неотрывно смотрела на небо в западном направлении, она упрекнула себя в том, что не поглядела на восток, туда, где находился Стефан, и обернулась. В конце концов, вышло так, что она вдруг взглянула себе под ноги.
Прямо под собою она заметила кое-что необычное. Зеленое поле раскинулось по обе стороны изгороди, одна часть принадлежала церкви, а другая – тем землям, что относились к соседним владениям, где стоял поместный особняк. Со стороны пасторского дома она увидела маленькую тропинку, протоптанную ногами человека, отличительной и вместе с тем необычной чертой которой было то, что ее длина составляла где-то около десяти ярдов, и она резко обрывалась с обоих концов.
Эльфрида никогда прежде не видела такой тропинки, чтобы та неожиданно начиналась и неожиданно заканчивалась, шла из ниоткуда и вела в никуда.
Да нет, я уже видела подобное, решила она по зрелом размышлении. Она как-то раз видела в точности такую тропинку, которую протоптали перед казармами часовые на посту.
И это воспоминание объясняло появление такой тропинки здесь. Ее отец протоптал ее, расхаживая взад и вперед, как она однажды это уже видела.
Сидя посередине изгороди в том положении, в каком она сидела, Эльфрида видела поле с обеих его сторон. И спустя несколько минут она взглянула в сторону соседнего особняка.
Там она увидала другую тропинку караульного. Та была такой же по длине, как и первая, а ее начало и конец полностью совпадали с соседней тропой, однако вторая казалась более узкой и менее различимой.
Всего две причины могли объяснить это различие. Вторую тропинку протоптал человек такой же комплекции, только ходил он по ней гораздо реже, либо ходили там столь же часто, но ступала более легкая ножка.
Возможно, джентльмен из Скотленд-Ярда, проходи он мимо в это время, выбрал бы второй вариант как наиболее вероятный. Эльфрида думала совсем иначе – настолько, насколько вообще об этом задумывалась. На нее неотвратимо надвигалось ее собственное великое Завтра; и потому все мысли, вызванные обыкновенными зрелищами, получали от нее дозволение крутиться в далеких уголках ее сознания, когда их полностью вытесняли думы о насущном.
Эльфрида принудила себя детально продумать свою затею с практической точки зрения. Вслед за тем, когда улеглись эмоции, что сопровождали обдумывание, все ее дельные соображения свелись попросту к следующему:
– примерно час и три четверти, чтобы доехать верхом до Сент-Лансеса;
– примерно полчаса на то, чтобы переменить платье в гостинице «Сокол»;
– примерно два часа на то, чтобы дождаться какого-то поезда и добраться до Плимута;
– примерно час в запасе до наступления двенадцати;
– всего по времени это займет пять часов, считая с момента отъезда из Энделстоу до возвращения обратно к двенадцати дня;
– таким образом, она должна выехать из дому в семь утра.
Ни удивление, ни мысль о том, что происходит что-то необычное, – ничто не смутило спокойствия слуг, когда они узнали о раннем часе ее поездки. Монотонное течение жизни, какой привыкли мы рисовать ее у людей с маленьким доходом, проживающих в тех краях, куда не долетают свистки поездов железной дороги, нарушается лишь одним событием, неведомым жителям огромных населенных пунктов, – нуждой отправиться в путешествие и волнением, кое при этом испытывается. Любая поездка здесь становится большим или маленьким приключением; и необычное время непременно выбирается для самых обыкновенных путешествий. Мисс Эльфрида намерена выехать рано – вот и все.
Не было случая, чтобы Эльфрида выехала верхом на прогулку и не привезла домой что-нибудь – нечто такое, что она нашла или купила. Если она ездила в город или какую-то деревеньку, то ее грузом были книги. Если то была поездка по холмам, лесам или к берегу моря, то это были удивительные мхи, диковинные коряги, мокрый носовой платок, полный ракушек или морских водорослей.
Как-то раз в дивный ясный день, когда кругом была грязь после дождя, она шла, ведя Пэнси в поводу, вниз по улице Касл-Ботереля, и пакет, что она держала перед собою, вместе с другим, который несла в руке, по непостижимой причине, по какой падают все пакеты, вдруг выскользнул у нее из рук и упал наземь. Слева от нее три томика романа шлепнулись прямо в лужу; справа – рассыпалось множество мотков разноцветной шерсти для вязания, впитывая в себя грязь. Неопрятные женщины заулыбались, глазея в окна на такое невезение, все мужчины обернулись, чтобы на это поглядеть, а мальчишка, который глаз не спускал с раззолоченного имбирного пряника, выставленного на прилавке, поджидая, пока владелец лавки отлучится, чтобы где-нибудь пропустить стаканчик, расхохотался во все горло. Синие глаза вспыхнули, как сапфиры, а ее щеки стали пунцовыми от негодования.
После этого несчастного случая она пустила в ход всю свою смекалку, и ее изобретательности достало на то, чтобы смастерить комбинацию из небольших ремней, что крепились к седлу, и теперь она могла много всякой всячины перевозить безопасно, при условии, что вещи будут не слишком большими. Сюда-то она теперь и увязала, закрепив его, простое темное повседневное платье да несколько других пустяков, предметов одежды. Уорм отворил для нее ворота, и она растаяла вдали.
Один из ярчайших рассветов уходящего лета сиял над нею. Вереск был самым пурпурным, дрок – самым желтым, кузнечики стрекотали настолько громко, что могли поспорить с птичьим щебетанием, змеи свистели, словно маленькие моторчики, и Эльфрида сперва чувствовала оживление. Непринужденно сидя на Пэнси, в своей обычной амазонке и неописуемой шляпке, она выглядела чудесно, да и чувствовала себя так же.
Однако в такие дни настроение совершает удивительные скачки и способно портиться без всякой причины. Грустные мысли сперва приходили к ней лишь на один краткий миг из десяти. А потом огромное облако, которое повисло на севере черной овечьей шкурой, двинулось вперед и заслонило от нее солнце. Это повлекло за собою перемену настроения, которая и так уже была неизбежна, и она погрузилась в однообразную печаль.
Эльфрида повернулась в седле и взглянула назад. Она выехала в открытую степь, ровную, как столешница, чья высота над уровнем моря все еще давала возможность полюбоваться морским прибоем у берегов Энделстоу. Она с тоской взглянула туда.
В течение этой небольшой перемены в ее чувствах Пэнси продолжала скакать вперед, и Эльфриде подумалось, что нелепо было бы поворачивать своего пони обратно. «И все-таки, – промелькнуло у нее в уме, – если бы дома меня ждала мама, я бы ВЕРНУЛАСЬ назад!».
И вот, сделав одно из тех тайных движений, с помощью которых женщины позволяют сердцам обманывать свой разум, она, словно бессознательно, и впрямь повернула назад и легким галопом проскакала в сторону дома больше мили. Но всегда таков человеческий характер: стоит нам выбрать одно из двух, как то, от чего мы отказались, сразу обретает для нас привлекательность, – и, когда Эльфрида представила себе покинутого ею Стефана, она тем же легким галопом поскакала обратно в Сент-Лансес.
