Это своевременное замечание приводится здесь с тем, чтоб показать, какова была отличительная черта суждения священника по любому вопросу.
– Ну, я открываю, – сказала Эльфрида, с отчаянием разрывая конверт.
– Конечно, безусловно! – воскликнула миссис Суонкорт и взглянула на всех поверх своего письма. – Кристофер, я совсем забыла тебе сказать, что, когда я упомянула, что видела своего дальнего родственника, Генри Найта, я тогда же пригласила его погостить у нас столько времени, сколько ему захочется. И теперь он пишет, что может приехать в любой день в августе.
– Напиши ему да скажи: первого числа, – отвечал, отмахнувшись, священник.
Она продолжала читать.
– Боже мой… и это не все. Он, оказывается, был рецензентом, написавшим тот отзыв на книгу Эльфриды. Безусловно, это удивительная нелепость! У меня и в мыслях не было, что он пишет рецензии на романы или имеет какое-то отношение к «Презенту». Он же барристер, и я думала, что если он где и пишет, то для «Квотерли»
[80]. Ба, Эльфрида, ты стала причиной удивительно затруднительного положения! Что же он пишет тебе?
Раздосадованная Эльфрида с румянцем в лице опустила свое письмо.
– Я не знаю. Сама мысль о том, что он знает мое имя и все обо мне!.. Что ж, он не пишет ничего определенного, только вот это:
МОЯ ДОРОГАЯ МАДАМ!
Хотя я сожалею, что мои замечания показались вам суровыми, для меня было удовольствием обнаружить, что они привели к тому, что вы дали мне на них такой остроумно-спорный ответ. К сожалению, так много времени прошло с тех пор, как я написал свою статью, что моя память не приходит мне на помощь, чтобы я мог молвить хоть одно слово в свою защиту, даже если предположить, что здесь осталось что-то для обсуждения, что весьма сомнительно. Вы узнаете из письма, которое я написал миссис Суонкорт, что мы не такие уж чужие друг другу люди, как мы с вами полагали. Возможно, я буду иметь удовольствие вскоре вас увидеть, и тогда любой аргумент, который вы изберете для беседы, будет встречен со всем вниманием, которого заслуживает.
– Здесь есть смутный сарказм – я знаю, что есть.
– Ох нет, Эльфрида.
– И потом, его ремарки вовсе не показались мне суровыми – я имею в виду, что я этого не писала.
– Он думает, что у тебя ужасный нрав, – сказала миссис Суонкорт с легким смешком.
– И он приедет, и увидит меня, и найдет, что писательница ведет столь же низкие речи, сколь она дерзка в своих манерах. Я от всего сердца желаю, чтобы я никогда не посылала ему ни строчки!
– Не имеет значения, – сказала миссис Суонкорт, издавая низкие, спокойные смешки. – Это делает встречу такой забавной и составит блестящую немую сцену, где твой отец и я будем наблюдателями. Сама мысль о том, что все это время мы напрягали свои извилины, да еще все вместе, против Генри Найта! Я не могу этого постичь.
Священник немедленно вспомнил имя того, кто был наставником Стефана Смита и его другом; но, уняв свое беспокойство по этому предмету, он не промолвил ни слова, опасаясь ссылаться на то, что могло бы воскресить воспоминания о неприятной (для него) ошибке насчет знатного происхождения бедняги Стефана и его положения в свете. Эльфрида, конечно, вспомнила то же самое, что прибавило к и без того сложным взаимоотношениям между нею и эссеистом еще одну зацепку, о которой ничего не знала ее мачеха.
То, что она вспомнила, кто это, едва ли увеличило теперь ее симпатию к Найту, хотя двенадцать месяцев назад Эльфрида хотела бы видеть его лишь затем, что он интересовал ее как друг Стефана. К счастью для будущего визита Найта, она и сама стала чувствовать, что эта причина ее приветливости будет не ко времени, поскольку, благодаря интересу, который он в ней пробудил к своей особе, написав ту статью, первая причина исчезла сама по себе.
Такие совпадения, наряду со всем прочим, что к нему относилось, держали ум Эльфриды в сплошном напряжении, стоило завести речь о Найте. Когда она оказывалась перед лицом дилеммы, у нее вошло в привычку в одиночестве уходить в лавровые кусты, и вот теперь, стоя там неподвижно да разрывая лист лавра, не отрывая его от стебля, она попыталась вспомнить вечные похвалы Стефана своему другу, и горько пожалела о том, что в те времена слушала его вполуха. Затем, когда она все еще мучила лист, ее бросило в краску при мысли о некоем воображаемом унижении, кое может выпасть ей на долю из-за каких-нибудь слов, которые он ей скажет при встрече о ее навязчивости, как она это называла, мстя ей за то, что она написала ему письмо.
Следующим витком в ее размышлениях была мысль о том, как выглядит этот человек – высокий он или низкорослый, темноволосый или светлокудрый, веселый или мрачный? Она бы спросила об этом миссис Суонкорт, но тогда подверглась бы риску услышать какую-нибудь игривую ремарку в ответ.
В конце концов Эльфриде захотелось воскликнуть:
– Ох, этот рецензент для меня – сущее наказание! – и повернуть голову в ту сторону, где, как она воображала, находится Индия, да прошептать про себя: «Ах, мой милый муж, что ты сейчас поделываешь? Дай-ка подумать, где же ты сейчас – на юге, на востоке, где? Позади того холма, очень, очень далеко позади!»
Глава 17
И тонут в цокоте копыт
Слова ее привета
[81].
– А вот и Генри Найт, я уверена! – сказала миссис Суонкорт как-то днем.
Они любовались пейзажем, стоя за выступающим углом пышной зеленой изгороди, что была неподалеку от поместья Скалы, почти нависавшего над деревенькой, кою мы уже описывали: дорога к ней вела от моря и маленького порта городка Касл-Ботерель. Каменный откос, на котором они стояли, имел очертания мужского лица и зарос дроком так, что это было похоже на бороду. В поле, кое находилось выше, людям помогали удержаться от падения с утеса выступы да ямы, что находились у изгороди, у самого гребня скалы, кои сейчас сослужили добрую службу Эльфриде и ее названной матери.
Вскарабкавшись на изгородь повыше и вытянув шею изо всех сил, чтобы как можно дальше заглянуть поверх зарослей дрока, Эльфрида во все глаза рассматривала важного пришельца. Он шел неторопливым шагом по маленькой зеленой тропинке на дне долины, вдоль берега реки, саквояж болтался у него на левом боку, в руке у него была крепкая прогулочная трость, а на голове красовалась широкополая шляпа от солнца из сурового полотна. Саквояж был изношенный и старый, некогда гладкая поверхность ремня была вся в трещинах, и сам ремень уже отрывался.
Найт приехал за тридевять земель в Касл-Ботерель, сидя на крыше сумасшедшего омнибуса, и предпочел пройти пешком оставшиеся две мили до деревни, поручив привезти свой багаж.
