– А какое же лучшее?
– Я предпочел бы этого не говорить.
– Вы знаете, что это за достижения? Тогда расскажите мне о них, пожалуйста.
– Что ж (видно было, что Найт переменил в уме то, что имел сказать), я полагаю, услышать, что она вышла замуж.
Эльфрида призадумалась.
– А что после того, как она вышла замуж? – молвила она наконец, отчасти для того, чтобы избавить себя от угрозы вступить с ним в спор.
– Затем о ней больше ничего не должно быть слышно. Так Смитон
[86] высказался о своем маяке: дескать, величайшая истинная похвала его творению будет в том, что когда новизна торжественного открытия сотрется, чтоб не случилось ничего такого, из-за чего о нем бы говорили.
– Да, я понимаю, – сказала Эльфрида мягко и задумчиво. – Но, конечно, это совсем не так, когда дело касается мужчин. Почему же вы сами не пишете романов, мистер Найт?
– Потому что я не могу написать такой, который заинтересовал бы хоть кого-нибудь.
– Почему?
– По нескольким причинам. Это прежде всего потребует благоразумных оплошностей, чтобы роман сделался популярным.
– Неужели это правда необходимо? Что ж, я уверена, вы научитесь этому, стоит лишь немного попрактиковаться, – сказала Эльфрида тоном ex cathedra
[87], будучи персоною, которая может говорить с высоты своего опыта в искусстве. – Ваше имя стало бы великим именем в литературе, это точно, – продолжала она.
– Так много людей делает себе имя в литературе наших дней, что стало более почетным оставаться в безвестности.
– Скажите мне серьезно – уйдем в сторону от темы нашей беседы, – почему вы не написали книгу вместо того, чтобы выпускать разрозненные статьи? – настаивала она.
– Раз уж вы доставили мне удовольствие, позволив говорить о себе самом, я отвечу вам серьезно, – отвечал Найт, не только позабавленный этим допросом со стороны своей молодой подруги, но и увлеченный ее красотою. – Когда я подумывал об этом, у меня не было желания. И если бы у меня оно появилось, теперь я не смог бы сосредоточиться в необходимой степени для того, чтоб написать роман. Всем нам дается в жизни только один запас энергии, чтобы мы могли им распорядиться наилучшим образом. И когда эта энергия медленно исчезает, неделя за неделей, квартал за кварталом, как это происходило с моей энергией на протяжении последних девятидесяти лет, то у меня попросту не осталось в запасе достаточно этой чертовой энергии, чтобы вдохнуть жизнь в целую книгу, о чем бы я ни взялся написать ее. Затем, остаются еще самонадеянность и власть привычных ожиданий. Как только у человека войдет в привычку получать немедленные результаты, это становится фатальным для живой веры в будущее.
– Да, я понимаю; и потому вы предпочли писать фрагментами?
– Нет, я предпочел вовсе не делать этого в том смысле, который вкладываете в это вы, ведь, когда вам на выбор предоставляется целый мир всевозможных профессий, возможно все. По велению простого случая все и вышло. Нельзя сказать, чтобы я возражал против власти случая.
– Почему вы не возражаете… я хочу сказать, почему вы так спокойно ко всему относитесь? – С одной стороны, Эльфрида немного опасалась так забрасывать его вопросами, но с другой, ее мучило настойчивое любопытство, подстрекающее разузнать, что же находится внутри литературного критика, мистера Найта, и это побуждало ее продолжать расспросы.
Найт определенно не возражал против того, чтобы быть с нею честным. Такие знакомые найдутся у каждого из нас: у них есть та особенность, что они молчаливы по привычке, однако не лишены чувств. Когда эти люди находят слушателя, что способен каким-то образом растормошить их, что будет с ними конкурировать или же осуждать их, то тогда скрытные и даже самые подозрительные люди на свете становятся откровенными, испытывая острое наслаждение от сокровенной стороны своей открытости.
– Я потому не возражаю против случайного принуждения, – отвечал он, – что, когда приступаешь к какому-нибудь новому делу, случайное ограничение в направлении зачастую бывает лучше, чем полная свобода.
– Ясно… то есть если я правильно понимаю, это то, что значат все эти обобщения.
– Что ж, это значит вот что: когда есть произвольное основание для чьего-либо процветания, кое никакая длина мысли не в силах измерить, то листва внимания вольна закрепить себя на самом произведении и улучшить его сколько возможно.
– Латеральное уплотнение, заставляющее достичь высоты, если уж говорить на вашем языке, – сказала она озорным тоном. – И я полагаю, что никакого предела не существует, когда речь идет о богатом человеке с широкими интересами, который хочет сделать что-то важное, то для него будет лучше поставить себе границы прихотливо или вовсе не ставить границ.
– Да, – сказал он задумчиво. – Я вполне могу себе это представить.
– Что ж, – подытожила Эльфрида. – Сдается мне, так даже лучше для человеческой натуры, когда человек, собственно, ничем и не занимается.
– Существует еще такое понятие, как обязанности.
– Да, да, но я говорила о том, что у вас нет никаких побудительных причин, кроме ожидания наслаждения от предстоящей вам славы. Позже я много раз думала, что тонкое, вполне обыкновенное счастье, начавшееся сразу же и длящееся каждый день вашей жизни, более предпочтительно, чем предполагаемое цунами славы в отдаленном будущем и ничего сейчас.
– Ба, да это же ровно то самое, что я вам говорил несколько минут назад, – то, что является принципом всех таких эфемерных деятелей, как я.
– Ох, прошу прощения, что спародировала вас, – ответила она с некоторым смущением. – Да, конечно. Это как раз то, что вы имели в виду, когда сказали, что не делали попыток прославиться. – И она добавила с быстротой убеждения, характеризующей ее ум: – В том, чтобы попытаться стать великим, так много ничтожества. Человек должен много о себе думать и быть достаточно тщеславным, чтобы вообще начать.
– Но тогда самое время прибавить, что человеку бывает вредно много о себе думать, когда оказывается, что он думал ошибочно, и порой это выясняется чересчур быстро. Кроме того, мы не должны заключать, что человек, прилагающий серьезные усилия ради достижения успеха, делает это с сильным ощущением достоинств своего произведения. Он может смекнуть, как мало общего у успешного произведения с качественным, и его мотивом может стать то самое, что вы нарекли унижением.
Такая манера обращения с ней рассердила Эльфриду. Как только она вправду согласилась с ним, так у него явно пропал интерес к этому, и он тут же занял противоположную позицию.
