Ее падение на крыше получило некое должное объяснение, когда они вошли в особняк; но они оба ни словом не обмолвились о том, что она вытворяла до этого эпизода. В течение всего оставшегося времени до полудня Эльфрида не показывалась; но к обеду она спустилась такая же сияющая, как всегда.
В гостиной, после того как он в течение промежуточного часа общался только с мистером и миссис Суонкорт, Найта снова бросили наедине с Эльфридой. Она искала решение шахматной задачи в одном из иллюстрированных журналов.
– Вы любите шахматы, мисс Суонкорт?
– Да. Это моя любимая научная игра, честное слово, любимая, исключая все другие игры. А вы играете?
– Я играл, хотя в последнее время не подворачивалось такой возможности.
– Брось ему вызов, Эльфрида, – сказал священник сердечно. – Она играет очень хорошо для леди, мистер Найт.
– Будем играть? – спросила Эльфрида нерешительно.
– О, конечно. Для меня это будет большое удовольствие.
Игра началась. Мистер Суонкорт успел забыть, что в прошлом году Эльфрида играла в шахматы со Стефаном Смитом. Она не забыла об этом, однако стала принимать за аксиому одну несомненную истину: обязанность хранить верность Стефану и ни в ком не вызывать подозрений, властно диктовала ей сменить образ поведения, а непостоянство, в свой черед, было не менее властным – словом, как бы там ни было, а такая смена давала бездну преимуществ именно непостоянству, если ей вздумается когда-нибудь его проявить.
По какой-то непростительной оплошности, какие порой случаются даже с лучшими игроками, Найт отдал свою ладью прямо в лапы одной из ее пешек. Это было ее первое преимущество. Она глядела с торжеством – даже безжалостно.
– Черт возьми! И о чем я только думал? – сказал Найт спокойно, и этим высказыванием ограничился весь его интерес к данному эпизоду.
– У нас ведь право дубинки, не правда ли, мистер Найт? – сказала Эльфрида медоточивым тоном.
– Ох да, разумеется, – отвечал Найт, которому, в любом случае, только что пришла на ум мысль, что он два-три раза позволил ей переставить ее фигуры, поскольку она честно заверила его, что прежнее их положение было попросту грубейшей ошибкой.
Она немедленно забрала с доски его невезучую ладью, и состязание продолжалось, а у Эльфриды была более благоприятная позиция. Затем он выиграл при размене, улучшил свое положение и начал серьезно ее атаковать. Эльфрида разволновалась и сделала ход королевой, в результате которого та оказалась в опасной близости от его оставшейся ладьи.
– Ну вот… как это глупо! Честное слово, я не видела вашу ладью. Конечно, никто, кроме дурочки, не сделал бы умышленно такой ход королевой!
Она говорила возбужденно, отчасти надеясь, что противник позволит ей отменить этот ход.
– Разумеется, никто, – согласился Найт безмятежно и протянул руку за своей королевской жертвой.
– Это не очень-то любезно – извлекать из такого хода преимущество, – сказала она немного раздраженно.
– Мне помнится, вы говорили: право дубинки? – парировал Найт вкрадчиво и безжалостно забрал королеву.
Эльфрида едва удерживала равновесие, стоя на самом краю обиды, но стыдилась показать это, а ее глаза уже готовы были наполниться слезами. Она так сильно старалась – так сильно старалась, – все думала и думала до тех пор, пока у нее в голове все не завертелось каким-то вихрем; и как бессердечно было это с его стороны – так с нею обращаться, в конце-то концов.
– Я думаю, это… – начала она.
– Что?
– Это не по-доброму – извлекать преимущество из простой ошибки, которую я сделала таким вот образом.
– Я потерял мою ладью из-за еще более простой ошибки, – неумолимо сказал ее враг, не поднимая глаз.
– Да, но… – В любом случае, так как его логика была абсолютно неопровержимой, она решила попросту высказать свой протест. – Я не могу вынести эту хладнокровную манеру игры, это право дубинки и приемы профессиональных игроков, словно мы с вами Стонтон
[91] и Морфи
[92]. Будто и вправду так важно, шевельнули ли вы пальцем, чтобы переставить фигуру, или нет!
[93]
Найт на это улыбнулся так же безжалостно, как и раньше, и они продолжали играть в молчании.
– Сыграем снова, – сказала Эльфрида повелительно и будучи разгоряченной.
– От всего сердца соглашусь, – молвил Найт.
– Шах и мат, – проронил Найт снова по истечении сорока минут.
– Новая игра, – парировала она решительно.
– Я даю вам преимущества при ходе слоном, – сказал ей Найт любезно.
– Нет, благодарю вас, – отвечала Эльфрида тоном, которым предполагала показать учтивое равнодушие, но в действительности он прозвучал очень высокомерно.
– Шах и мат, – сказал ее оппонент голосом, лишенным всяких эмоций.
Ох, какая разница между ними, если сравнивать манеру игры его и Эльфриды, да если вспомнить, как сама-то она с умыслом делала промахи, чтобы Стефан Смит мог выиграть!
Наступило время ложиться спать. В голове у нее царил такой безумный хаос, и кровь так сильно стучала в висках, что, казалось, вот-вот хлынет из ушей; и она вбежала в свою комнату, переполняемая обидой оттого, что над ней брали верх раз за разом, а при этом она же была агрессором. В течение двухтрех лет Эльфрида наслаждалась репутацией, о коей трубили везде и всюду в округе, что она-де унаследовала мозги своего отца – в округе, которая и составляла для нее почти весь мир, – да сникала лавры великолепного игрока, и потому это фиаско было для нее нестерпимо, поскольку, к сожалению, всегда и больше всех упорствуют, отстаивая свою репутацию, именно те, кому ничего не стоит убедиться на деле, что этой хваленой репутацией они пользовались незаслуженно.
В постели сон так и не пришел к ней; ее не навестил этот легкокрылый утешитель, который, словно верный друг, заявляется к нам в середине лета, по чьему мановению уносятся прочь даже самые маленькие и светлые облака беспокойства. После того как она пролежала в постели до двух часов ночи, не сомкнув глаз, ей показалось, что ее осенила хорошая идея. Она потихоньку встала, зажгла свет и принесла из библиотеки «Практику шахматной игры». Воротясь к себе и севши в постели, она прилежно изучала этот фолиант до тех пор, пока часы не пробили пять и у нее не начали слипаться глаза да пока ее веки не налились свинцом. Тогда она потушила свечу и легла в постель снова.
