– Ты выглядишь бледной, Эльфрида, – сказала миссис Суонкорт за завтраком на следующее утро. – Не правда ли, кузен Генри?
Девушка, даже если она вовсе не больна, едва ли сможет совладать с собою и не побледнеть, когда после такого замечания взоры всех, кто сидит за столом, обращаются на нее. Все посмотрели на Эльфриду. Она явно была бледна.
– Неужели я бледная? – сказала она со слабой улыбкой. – Я мало спала. Я не могла отделаться от мыслей о целых армиях слонов и коней и о том, как бы я ими ходила.
– Игра в шахматы – вредная вещь перед сном, особенно для таких азартных людей, как ты, дорогая. Никогда больше не играй на ночь.
– Вместо этого я играла утром. Кузен Генри, – сказала она, имитируя миссис Суонкорт, – сделаете ли вы мне одно одолжение?
– Все что угодно, хоть половину моего королевства.
– Что ж, я прошу вас сыграть со мною еще раз.
– Когда?
– Теперь, сейчас, как только мы кончим завтракать.
– Вздор, Эльфрида! – сказал ее отец. – Чтобы настолько делать себя рабыней игры!
– Но я так хочу, папа! Честное слово, мне неспокойно на душе оттого, что меня так бесчестно обыграли. И мистер Найт не возражает. Так что же тут плохого?
– Давайте сыграем во что бы то ни стало, раз уж вам так хочется, – отозвался Найт.
Таким образом, когда завтрак подошел к концу, воюющие стороны удалились в тишину библиотеки, и дверь за ними закрылась. Казалось, Эльфрида вообразила, что ее поведение стало менее контролируемым и на диво свободным от всяких ограничений. И хуже того, она вообразила, что видит на лице Найта легкое удовлетворение, с которым тот взирал на ее игру.
– Вы считаете меня глупой, я полагаю, – сказала она безрассудно. – Но я хочу один-единственный раз сделать все возможное и посмотреть, смогу ли я вас обыграть.
– Разумеется: это же совершенно естественно. Хотя я опасаюсь, что это не тот план, который принимает на вооружение опытная женщина, когда ей нанесли поражение.
– Почему же, умоляю, скажите?
– Поскольку они прекрасно владеют и тактикой одерживать победы, и умением изглаживать из мужской памяти всякое воспоминанье о том, что их победили, а потому они посвящают все свое внимание развитию этих умений.
– Я снова ошиблась конечно же.
– Возможно, ваши ошибки более приятны, чем их победы.
– Я никогда не знаю точно, говорите ли вы искренне или просто смеетесь надо мною, – сказала она, глядя на него в сомнении и все-таки желая понять его слова в том смысле, что больше ей льстил. – Я почти уверена, вы думаете, что во мне достаточно тщеславия, чтобы мнить себя равным вам противником. Что ж, если вы и впрямь так обо мне думаете, то я заявляю, что тщеславие здесь – отнюдь не преступление.
– Ну, возможно, что нет. Хотя едва ли оно добродетель.
– О да, в битве! Храбрость Нельсона произрастала из его тщеславия.
– И впрямь! Только оно же повинно и в его смерти.
– Ох нет, нет! Ибо ведь сказано в книге пророка Шекспира:
Вам малодушье лишь ущерб приносит;
Трус обречен, у смелых есть надежда;
Отважный, если он и мертвым пал,
То славной смертью смерть саму попрал!
[94] И вот они уселись за шахматы, и состязание началось, а у Эльфриды было право первого хода. Игра продвигалась.
Сердце Эльфриды билось так неистово, что она не могла усидеть на месте. Она с ужасом думала о том, что Найт может услышать этот стук. И он обнаружил его в конце концов – какие-то цветы, что стояли на их столике, от биения ее сердца затрепетали.
– Я думаю, нам лучше на этом закончить, – сказал Найт, глядя на нее с кротостью. – Это слишком много для вас, я же знаю. Давайте запишем наши позиции, а закончим как-нибудь в другой раз.
– Нет, нет… пожалуйста, – умоляла она. – Я не буду знать покоя, если сразу же не узнаю результат. Сейчас ваш ход.
Десять минут прошли.
Внезапно она вскочила из-за стола.
– Я все поняла, вы что делаете? – закричала она, румянец гнева выступил на ее щеках, и в глазах ее было негодование. – Вы думаете о том, чтобы позволить мне выиграть и тем самым сделать мне приятное!
– Я не буду отпираться и утверждать, что я этого не делал, – вымолвил Найт флегматично, и эта флегматичность еще ярче выступала по контрасту с ее смятением.
– Но вы не должны! Я не приму.
– Очень хорошо.
– Нет, так не пойдет; я настаиваю на том, чтобы вы пообещали не делать такой абсурдной вещи. Это меня оскорбляет!
– Очень хорошо, мадам. Я не буду делать такой абсурдной вещи. Вы не выиграете.
– Это мы еще посмотрим! – парировала она гордо, и игра продолжалась.
Ничего не слышно, кроме тиканья необычных старых часов, стоящих на самом верху книжного шкафа. Проходит десять минут; он забирает ее коня, она забирает его коня и смотрит самим Радамантом
[95].
Больше минут улетает прочь, она забирает его пешку и получает преимущество, демонстрируя это всем своим видом.
Проходит еще пять минут: он забирает ее слона, она доводит партию до того, что забирает его коня.
Три минуты проходит: она смотрит храбро и забирает его королеву, он смотрит благодушно и забирает ее королеву.
Восемь или десять минут проходит: он забирает ее пешку, она выдыхает тихое: «Фи!», но даже призрак пешки не может отнять у него в качестве возмездия.
Десять минут проходит: он забирает еще одну пешку и говорит: «Шах!» Она краснеет, выводит себя из затруднения и забирает его слона – и смотрит торжествующе. Он немедленно забирает ее слона, она смотрит удивленно.
Проходит пять минут: она делает рывок и забирает его единственного оставшегося слона, он отвечает ей тем, что забирает ее единственного оставшегося коня.
Проходит две минуты: он объявляет шах, ее рассудок в этот момент находится в состоянии мучительного напряжения, и она закрывает лицо рукой.
Еще несколько минут спустя: он забирает ее ладью и снова объявляет шах. Теперь ее тело сотрясает явная крупная дрожь оттого, что хитрый трюк, который был у нее про запас для него, он предупредил столь же хитрым трюком, который явно припас для нее.
Пять минут проходит.
– Шах и мат в два хода! – кричит Эльфрида.
