– Если для вас это возможно, – отвечает Найт.
– Ох, я ошиблась в расчете; это жестоко!
– Шах и мат, – говорит Найт, и партия выиграна.
Эльфрида встала и отвернулась так, чтобы он не мог видеть ее лицо. Оказавшись в холле, она побежала наверх и, вбежав в свою комнату, рухнула на кровать, горько рыдая.
– Где же Эльфрида? – спросил ее отец за ленчем.
Найт встревоженно прислушивался к ответу. Он надеялся увидеть ее до этого времени.
– Она плохо себя чувствует, сэр, – был ответ.
Миссис Суонкорт тут же встала, вышла из столовой и поспешно поднялась наверх в комнату Эльфриды.
У двери находилась Юнити, которая в новом доме занимала положение, промежуточное между горничной молодой леди и служанкой.
– Она дышит так, как будто спит, мадам, – прошептала Юнити.
Миссис Суонкорт открыла дверь. Эльфрида лежала на кровати полностью одетая, ее лицо было горячим и красным, ее руки бессильно свисали с постели. С интервалом в одну минуту она беспокойно ворочалась с боку на бок и невнятно стонала слова, которые были шахматными терминами.
Миссис Суонкорт повернулась, чтобы отдать приказание послать за доктором, и пощупала ее пульс. Он гудел, как струна арфы, и бился со скоростью 150 ударов в минуту. Мягко переместив спящую девушку в более удобную позу, она спустилась вниз.
– Она заснула, – сказала миссис Суонкорт. – Она выглядит больной. Кузен Найт, и о чем вы только думали? Ее милая головка не может вынести, чтобы ее так же дубасили дубиной, как охаживали в шахматных партиях вашу светлую голову. Вы должны были строго-настрого запретить ей садиться за шахматы снова.
По правде говоря, жизненный опыт эссеиста касательно нрава молодых женщин был вовсе не таким обширным, как его абстрактные познания о них, в кои верил он сам и позволял верить другим. Он мог упаковывать их в изречения, словно рабочий, однако на практике не знал о них ничего.
– Я искренне сожалею, – сказал Найт, чувствуя больше, чем выразил. – Но я уверен, что юная леди знает лучше всего, что для нее будет наилучшим!
– Помилуй бог, это как раз то, о чем она и понятия не имеет. Она никогда не думает о таких вещах, не правда ли, Кристофер? Ее отец и я контролируем ее и держим в подчинении, как если бы это был ребенок. Она может говорить вещи, достойные французского эпиграмматиста, а вести себя – как малиновка в зеленом лесу. Но я думаю, что мы пошлем за доктором Грейсоном – в этом не будет вреда.
Слуга на лошади немедленно был послан в Касл-Ботерель, и джентльмен, известный как доктор Гренсон, не заставил себя долго ждать, прибыв к полудню. Он объявил, что ее нервная система пришла в расстройство, порекомендовал принимать успокаивающие средства и дал твердое распоряжение, чтобы она больше никогда, ни под каким видом не играла в шахматы.
На следующее утро Найт, очень раздражаясь на самого себя, ждал, в любопытном соединении чувств, ее появления за завтраком. Служанки входили в столовую на молитву, появляясь с нерегулярными интервалами, и каждый раз, когда входил кто-нибудь из них, он не мог удержаться, даже ради спасения своей жизни, от того, чтобы не повернуть голову в надежде, что вошедшая будет Эльфридой. Мистер Суонкорт начал читать молитвы, не дожидаясь ее. Затем кто-то бесшумно проскользнул в комнату; Найт осторожно поднял глаза: то была всего лишь девчонка-служанка, что помогала на кухне. Найт подумал, что чтение молитв – это скука.
Он один вышел вон из столовой и почти впервые в жизни оказался не в силах распознать, было ли одиночеством затруднительное общение с очарованиями природы. Он вновь увидал свою молодую подругу, коя направлялась к особняку, идя по тропинке, что сливалась с той, где он сам шел по краешку поля. Там они встретились. Эльфрида казалась радостной и вместе с тем смущенной; приближаясь к нему, она теперь чувствовала себя так, будто вступает под своды собора.
Найт держал в руках записную книжку, и, когда они с Эльфридой увидали друг друга, он был, по правде говоря, занят написанием заметки.
Он бросил писать на середине фразы, прошел вперед и тепло спросил о том, как ее здоровье. Эльфрида отвечала, что прекрасно себя чувствует, и в самом деле никогда еще она не выглядела такой красивой. Ее здоровье было столь же непоследовательно, сколь и ее действия. Губы у ней были красными, без блеска, какой имеют спелые свежие вишни, и их алость, в сочетании с белизной ее кожи, придавала губам на диво четкий очерк, который не портило нервическое волнение. Словом, она стояла перед ним, представ такою, словно была последним человеком на свете, которого способна свалить лихорадка от игры в шахматы, поскольку казалась слишком воздушной, чтобы играть в них.
– Вы набрасываете заметки? – спросила она с живостью, не столько оттого, что этим и впрямь заинтересовалась, а затем только, чтоб отвлечь его мысли от себя самой.
– Да, я писал начало будущей статьи. И, с вашего позволения, я его закончу.
После этого Найт замер на месте и стал записывать. Эльфрида задержалась рядом с ним на мгновение и затем продолжала свою прогулку.
– Я бы хотела узнать все секреты, что содержатся в этой записной книжке, – сказала она весело, возвратившись и заглядывая к нему через плечо.
– Я не думаю, что вы найдете в ней многое, что вас заинтересовало бы.
– Я знаю, что найду.
– Тогда, конечно, мне больше нечего сказать.
– Но прежде всего я должна спросить у вас вот что. Вы пользуетесь ею лишь для записи таких простых фактов, как события во время путешествия, да как тетрадью расходов и так далее или же вы в нее заносите какие-то свои мысли?
– Что ж, сказать по правде, это ни то ни другое. По большей части она содержит наброски для статей и эссе, несвязные и разобщенные, которые не представляют настоящего интереса ни для кого, кроме меня.
– Полагаю, в ней содержатся ваши мысли в зачаточном состоянии, которые вы после разовьете в своих творениях?
– Да.
– Если они интересны, когда расширяются до размеров статьи, то какими же они должны быть в концентрированной форме? Чистый смысл без малейшей примеси, который выше доказательств, пока они не станут достаточно приземленными, чтобы подойти для человеческого потребления: и впрямь «глаголы, что жгут сердца».
– Скорее уж как воздушный шар до того, как его накачали воздухом: дряблый, бесформенный, мертвый. Едва ли вам удастся прочесть их.
– Могу я попробовать? – сказала она умоляюще. – Я написала мой бедный роман таким вот образом – я имею в виду, фрагментами, на свежем воздухе, – и мне хочется посмотреть, так ли вы пишете начало своих вещей, как я – своих.
– Право слово, это довольно-таки неловкое требование. Полагаю, я едва ли могу отказать теперь, когда вы это так откровенно потребовали, но…
– Вы думаете, что эта просьба говорит о моих дурных манерах. Но разве кое-что меня не оправдывает: вы же сами вздумали делать заметки в моем присутствии, не так ли, мистер Найт? Если бы я случайно тайком заглянула в вашу записную книжку, то было бы другое дело; но вот вы стоите тут, передо мною, и говорите «извините», не заботясь о том, здесь я или нет, и продолжаете записывать, и затем говорите мне, что это не факты личной жизни, а идеи для широкой публики.
