– Вполне, – сказала она, дрогнув. – Если бы я наверняка знала, что потом смогу купить сережки.
Найт, который был до некоторой степени достоин порицания, испытывал острое наслаждение от словесной схватки с животрепещущим, изменчивым сознанием, чья легко возбуждаемая натура делала подобные схватки своего рода жестокостью.
Он взглянул на нее довольно странно и сказал только: «Фи!»
– Простите меня, – сказала она, немного смеясь, немного испуганная и очень покрасневшая.
– Ах, мисс Эльфи, отчего вы не сказали сразу, как ответила бы на эти слова любая верная своим убеждениям женщина: дескать, я такая же корыстная, как и она, и потому делаю тот же выбор?
– Я не знаю, – сказала Эльфрида горестно, со скорбной улыбкой.
– Я думал, вы испытываете необыкновенную любовь к музыке.
– Мне кажется, так оно и есть. Но испытание так сурово… такое мучительное.
– Я не понимаю.
– От музыки в жизни мало проку или скорее…
– Вот это ПОДХОДЯЩИЕ слова для вас, мисс Суонкорт! Да как вы…
– Вы не понимаете! Вы не понимаете!
– Ну, а какая же польза от блестящей мишуры?
– Нет, нет, нет, нет! – закричала она с обидой в голосе. – Я не имела в виду то, о чем вы подумали. Я люблю музыку больше, только мне бы хотелось…
– …сережки еще больше – ну же, признайтесь в этом! – досказал он ее фразу дразнящим тоном. – Что ж, я думаю, мне потребовалась бы душевная смелость, чтобы признаться в этом сразу, без претензий подняться на ту высоту, которой мне все равно не достичь.
Подобно солдатам французской армии, Эльфрида не обладала отвагой при защите. Вот почему она почти со слезами на глазах отвечала в отчаянии:
– Я имела в виду, что я больше предпочитаю сережки только сейчас, потому что я потеряла свои самые красивые в прошлом году, и папа сказал, что не купит мне другие и не позволит мне купить их самой, поскольку я была беспечна; и теперь я хотела бы такие, которые были бы на них похожи… вот что я имела в виду… честное слово, это так, мистер Найт.
– Боюсь, я был с вами слишком резок и груб, – сказал Найт, глядя на нее с сожалением, видя, как сильно она расстроилась. – Но, серьезно, если бы женщины только знали, как они разрушают свой красивый образ такими аксессуарами, я уверен, они никогда не желали бы их.
– Они были прелестны и так мне шли!
– Ничуть, если они были похожи на те обычные нелепые безделушки, кои в наши дни женщины суют себе в уши, – такие, как миниатюрные регуляторы парового двигателя, или весы, или золотые виселицы и цепи, или маленькие палитры художника, или балансирующие маятники, и один Бог знает что еще.
– Нет, они совсем не такие, как те вещи, что вы перечислили. Такие прелестные – вот какие, – сказала она с горячим воодушевлением. И она начертила кончиком парасоли увеличенную версию одной из своих оплакиваемых драгоценностей, такую громадную, что она подошла бы какой-нибудь великанше ростом с полмили.
– Да, очень красивые, очень, – сказал Найт сухо. – Как же вы потеряли такие драгоценные серьги?
– Я потеряла лишь одну – никто не теряет обе одновременно.
Эльфрида произнесла последнее замечание в замешательстве и с нервическим движением пальцев. Памятуя о том, что потеря была связана с тем временем, когда она ездила к скалам вместе со Стефаном Смитом, где тот ее впервые поцеловал, ее замешательство едва ли покажется удивительным. Вопрос был неловким и не получил никакого прямого ответа.
Казалось, Найт не заметил ее состояния.
– О, никто никогда не теряет сразу обе – я понимаю. И эта причина, вне сомнений, лишает ваш выбор всякого привкуса тщеславия.
– Я никогда не знаю, когда вы говорите серьезно, и я не знаю этого и сейчас, – ответила она, глядя снизу вверх на своего бородатого оракула. И, храбро приходя на помощь самой себе, она прибавила: – Если я и впрямь кажусь тщеславной, то я тщеславна в моем поведении, но не в моем сердце. Худшие женщины – те, кто таит тщеславие в сердце, а поведением его не показывают.
– Находчивое разграничение. Что ж, из двух разновидностей вторые, конечно, больше заслуживают порицания.
– Тщеславие – это смертный или простительный грех? Вы знаете жизнь на самом деле, ответьте мне.
– Я очень далек от понимания, что же такое жизнь. Одна только концепция жизни слишком велика, чтобы ее объять за краткий срок нашего земного существования.
– То, что женщина любит драгоценности, может сделать ее жизнь неудачей – в высоком смысле слова?
– Ничья жизнь не может быть признана в целом неудачной.
– Что ж, вы знаете, что я имею в виду, даже несмотря на то что мои слова плохо подобраны и банальны, – сказала она нетерпеливо. – Если я говорю банальные слова, то вы не должны думать, что я думаю только банальные мысли. Мой бедный словарный запас похож на ограниченное число грубых шаблонов, в которые я должна отливать все мои материалы, хорошие и плохие; и новизна или деликатность содержания часто теряются в грубой банальности формы.
– Очень хорошо, я верю этому остроумному заявлению. А что до темы нашей беседы – жизни, кои обернулись неудачами, – вам нет нужды об этом беспокоиться. Любая жизнь может быть и романтической, и странной, и интересной, вне зависимости от того, потерпит он или она неудачу или преуспеет. Вся разница заключается в том, чтобы последняя глава в этой истории отсутствовала. Если какой-нибудь могущественный человек пытается совершить великое деяние и попросту терпит неудачу, немного не дотянув до финиша по вине случайности, а не своей собственной, то к этому времени его история уже содержит в себе столько фактов, что мнится, будто он уже совершил свой подвиг. Забавно со стороны мира, что люди удерживают в памяти подробности того, как парень пошел в школу, и дальнейшие сведения о его жизни, делая из них после интересный роман или никакого значения в них не вкладывая, в точной зависимости от того, прославится он впоследствии или же нет.
Их прогулка пришлась на время между закатом солнца и восходом луны. Как только солнце скрылось, почти полная луна стала восходить на небосклоне. Их тени, кои возникли благодаря сиянию, льющемуся с запада, стали выказывать признаки исчезновения в интересах соперничающей пары теней с противоположной стороны, кои появились благодаря яркости восходящей луны.
– Я рассматриваю свою жизнь, как в некоторой степени неудачу, – сказал Найт вдруг, после небольшой паузы, в течение которой он следил за антагонистическими тенями.
– Вы! Как?
– Я в точности не знаю. Но каким-то образом я пропустил поданный мне знак.
– В самом деле? Упустить его – еще не значит приобрести особый повод, чтобы грустить, но если чувствуешь, что сделал это, то такое ощущение будет причиной для печали. Я права?
– Отчасти, хотя не совсем. Ибо ощущение, что приобрел огромный опыт, служит своеобразным утешением людям, кои сознают, что в своей жизни не раз сворачивали не туда. Несмотря на то что это звучит как противоречие, нет правдивее истины, что те, кто всю жизнь поступал правильно, не знают и половины о том, что доподлинно правильно и каковы эти пути, а знают ровно столько же, сколько те, кто всю жизнь только и делал, что ошибался. Как бы там ни было, я бы вовсе не желал охлаждать ваш летний отдых, углубляясь в подобную тему.
