Стефан спустился вниз, когда рассказ дошел до середины, и после небольшого перерыва, вызванного его появлением и приветствиями, историю снова продолжали рассказывать, словно его здесь и вовсе не было, и говорилось это исключительно для него, как для кого-то, кто ровным счетом ничего не знал о произошедшем.
– «Ну, – сказал я, как углядел его сквозь заросли ежевики, – это мой сынишка, поскольку я его узнаю по манере ходьбы, что он унаследовал от своего деда», и я сам, значит, пошел вперед большими шагами, точь-в-точь как бедный папаша. Однако в нем было чуточку больше резвости, поэтому я не был до конца уверен. Я подошел еще ближе и сказал: «Это мой сынок, поскольку я узнаю его манеру нести саквояж, будто путешественник». И все-таки на дороге может встретиться кто угодно, и путешественников много, больше, чем один. Но я продолжал всматриваться в него что есть сил и говорю Мартину: «Ну, это мой сынок, поскольку я-то небось узнаю моего сынка по его манере вертеть тростью да по фамильной походке». Затем он подошел ближе, и я говорю: «Ну, славно». Могу поклясться, что все так и было.
Следующим этапом подвергли критике внешность Стефана.
– Он сильно похудел лицом, несомненно, с тех пор, как я его видел в пасторском доме, и я бы его сроду не узнал, уж вы мне поверьте, – сказал Мартин.
– Да бросьте, – заговорил другой, не отрывая взгляда от лица Стефана. – Я бы его узнал где угодно. У него отцовский нос буквой Т.
– Об этом часто говорят, – заметил Стефан скромно.
– И он определенно вырос, – сказал Мартин, обшаривая взглядом фигуру Стефана от макушки до пяток.
– Я как раз думал о том, что он ни чуточки не изменился ростом, – отвечал Уорм.
– Помилуй тебя бог, да это тебе оттого так кажется, что он попросту стал толще.
И взгляды всех присутствующих устремились на талию Стефана.
– Я хоть и бедная старая развалина, но я могу принять в расчет поправки, – сказал Уильям Уорм. – Ах, конечно, а когда он в свое время явился незнакомцем и странником в пасторский дом Суонкортов, так ни одна живая душа не узнала его после стольких лет! Да, жизнь – это странная штука, Стефан, но, полагаю, я должен, обращаясь к вам, прибавлять «сэр»?
– О, на данный момент это совершенно необязательно, – отвечал Стефан, хотя в глубине души решил обходить за милю этого фамильярного друга, как только он сам попросит руки Эльфриды.
– Ах, что ж, – сказал Уорм задумчиво. – Некоторые никогда не согласятся, чтобы к ним обращались ниже «сэра». Эдак-то и определяется разница в людях.
– И в свиньях тоже, – заметил Джон Смит, глядя на тушу свиньи, разделанную пополам.
Роберт Ликпен, мясник, казалось, воспринял эти слова как предложение вступить в беседу.
– Да, у них навалом своих особенностей, уж будь здоров, – заметил он в виде вступления. – Знавал я тьму-тьмущую свиней с чудным норовом.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мастер Ликпен, – ответил Мартин тоном, показывающим, что его убеждения, а не только хорошее воспитание продиктовали этот ответ.
– Да, – продолжал мясник, как тот, кто привык, что его слушают. – Как-то раз попалась нам такая, что была глухонемой, и мы в толк не могли взять, что не так с хрюшкой. Ела она прекрасно, когда видела корм, но ежели она повернулась к вам спиной, вы могли бы греметь ведром для кормежки весь день напролет, бедное создание и ухом не вело. Вы могли день-деньской выделывать всякие трюки за ее спиной, и она узнала бы об этом не быстрее, чем бедняжка бабуля Кейтс, которая глуха как пробка. Но жирела та хрюшка хорошо, и я никогда не видывал свиньи, которую было бы легче разделать, и мясо у нее было очень нежное, очень, уж такое было отменное мясо, что лучшего не сыщется во всем белом свете, буквально таяло во рту, вот какое было.
– И еще другую свинью я знал, – продолжал свой рассказ мясник, после того, как спокойно промочил глотку пинтой эля по своей охоте и поставил кружку на стол с математической точностью именно на то место, откуда взял ее. – Другая хрюшка потеряла рассудок.
– Как-то это уж очень печально, – пробормотала миссис Уорм.
– Ах, бедняжка, ей и впрямь не позавидуешь! И уж так ясно как день было, что она съехала с катушек, как это бывает и с умнейшим из христиан. В молодые годы свои она была очень меланхоличная и уж никоим образом не внушала никаких надежд, что из нее выйдет добрая свинья. Это была хрюшка Эндрю Стейнера – вот она чья была.
– Я довольно хорошо помню эту свинью, – подтвердил Джон Смит.
– И какой славный это был поросеночек. Вы же все знаете породу фермера Бакля? У него каждый хряк мучается ревматизмами по сей день, а все потому, что, когда они были поросятами, их держали, так сказать, в сыром свинарнике.
– Ну, вот, а теперь мы все взвесим, – сказал Джон.
– Если хряк не так уж хорошо откормлен, мы взвешиваем его целиком, но коли брать его таким, каков он есть, так мы взвешиваем его по сторонке зараз. Джон, ты же помнишь мою старую шутку, а?
– Помню прекрасно, хотя прошло уже добрых несколько лет с тех пор, как я ее слышал.
– Да, – сказал Ликпен, – есть такая старая семейная шутка, которой наша семья владеет на протяжении многих поколений, можно сказать. Мой отец пользовался этой шуткой постоянно, когда закалывал свиней в течение более сорока пяти лет – все то время, пока занимался нашей профессией. И он сказывал мне, что получил ее от своего отца, когда сам мой папаша был еще ребятенком, и как он подрос, так стал точно так же пользоваться ею, когда колол свиней; а закалывание свиней в те времена было не чета нынешнему.
– Правда истинная, так оно и есть.
– Я никогда не слышала эту шутку, – сказала миссис Смит неуверенно.
– Так же, как и я, – отозвалась миссис Уорм, которая, будучи второй леди из двух присутствующих, чувствовала, что правила любезности обязывают ее поддерживать мнения миссис Смит по любому поводу.
– Да уж, конечно, конечно, вы слышали, – сказал мясник, глядя скептическим оком на отсталых женщин. – Как бы там ни было, в ней ничего эдакого, и я не хотел бы, чтоб вы подумали, что оно есть. Она начинается вот как: «Боб нам скажет, каков вес вашей свиньи, думается мне», – говорю я. Честное собрание соседей думает, что я толкую о моем сыне Бобе, натурально, но секрет в том, что я имею в виду отвес
[136] у безмена
[137]. Ха, ха, ха!
– Хо, хо, хо! – смеялся Мартин Каннистер, который слышал объяснение этой захватывающей истории уже в сотый раз.
– Ха, ха, ха! – смеялся Джон Смит, который слышал это в тысячный раз.
– Хи, хи, хи, – смеялся Уильям Уорм, который никогда и слыхом не слыхивал о такой шутке, но боялся это сказать.
