Прах Джорджа, четырнадцатого барона Люкселлиана, вместе с двумя-тремя другими, на коих стояла более ранняя дата, чем на огромном количестве других гробов, сваленных кучей, переместили в конец склепа, поскольку каменщики нуждались в свободном пространстве, и их поставили на козлы, а не в ниши, как другие. Эти же необходимо было переставить, сформировать позади них комнату, в коей они будут в конечном счете поставлены. Стефан, найдя и место, и труды, что соответствовали мрачному настроению, царящему в его душе, тихо ждал здесь же.
– Симеон, я полагаю, ты помнишь бедную леди Эльфриду и как она сбежала с актером? – сказал Джон Смит через некоторое время. – Полагаю, это случилось в те времена, когда мой отец служил здесь церковным сторожем. Давай-ка посмотрим – где она?
– Где-то здесь, – отвечал Симеон, глядя по сторонам.
– Ба, да я обнимаю ту самую благородную леди прямо сейчас. – Он опустил край гроба, который держал, вытер потное лицо и бросил кусок гнилого дерева на другой гроб как указатель и продолжал: – А вот здесь ее супруг. Они были самой красивой парой, какую только можно представить; и оба были очень добросердечными людьми. Да, я это помню, хотя сам я в то время был еще ребятенком. Они, значит, с этим молодым человеком полюбили друг друга и получили бумаги, чтобы обвенчаться тайком в какой-то лондонской церкви; и старый лорд, ее отец, в действительности слышал, как они просили о его благословении трижды, но не заметил, что произносится ее имя, поскольку был занят болтовней с великим множеством других людей. А когда брак был заключен, она призналась в этом отцу, и тот впал в ужаснейшую ярость и кричал, что она не получит от него ни фартинга. Леди Эльфрида сказала, что она и не думала о том, чтобы желать денег, что пусть только он простит ее – вот все, о чем она просит, а что до денег на жизнь, то она решила их зарабатывать, играя в театре вместе с мужем. Это испугало старого лорда, и он даровал им дом для жизни, и с ним огромный сад, и одно-два небольших поля, и карету, и славный капиталец из нескольких гиней. Что же, бедняжка умерла при первых родах, и ее муж – который был самым добросердечным человеком из всех, кто когда-либо вкушал пищу, и умер бы ради нее, – сошел с ума от горя, и сердце его остановилось (так сказывали). Как бы там ни было, их похоронили в один день – отца и мать, – но их ребенок выжил. Да, семья лорда много сделала для этого юноши и похоронила его вместе с женой, и вот в этом уголке он сейчас и находится. В воскресенье после погребальной службы проповедь была «Доколе не порвалась серебряная цепочка и не разорвалась золотая повязка»
[143], и, когда шла эта проповедь, мужчины несколько раз утирали руками слезы, а все женщины громко плакали.
– А что сталось с ребенком? – спросил Стефан, который часто слышал эту историю в обрывках.
– Ее вырастила бабушка, и она стала хорошенькой девушкой. А затем ей взбрело в голову непременно сбежать со священником – с пастором Суонкортом. Потом ее бабушка умерла, а титул и все состояние целиком отошли к другой ветви семьи. Пастор Суонкорт промотал добрую часть жениного состояния, а она оставила ему мисс Эльфриду. Этот трюк с тайным венчанием, должно быть, передается в семьях по наследству, как безумие там или подагра. И эти две женщины похожи друг на друга, как две горошины.
– Кто именно?
– Леди Эльфрида и молодая мисс, что жива сейчас. Те же волосы и глаза, но у матери мисс Эльфриды они были гораздо темнее.
– Жизнь – странная штука, как видите, – молвил Уильям Уорм задумчиво. – Ибо если бы титул лорда переходил по наследству женщинам вместо мужчин, то мисс Эльфрида была бы лордом Люкселлианом – леди, я имею в виду. Но на самом деле кровные связи иссякли, и по закону она сейчас никто для семьи Люкселлианов, кем бы она ни была по убеждениям.
– Мне всегда казалось, – промолвил Симеон, – когда я видел, как мисс Эльфрида обнимает маленьких леди, что между ними есть сходство, но я думал, что это всего-навсего игра моего воображения, ибо годы, должно быть, изменили фамильные черты.
– И сейчас мы передвинем этих двоих да разойдемся по домам, – вставил Джон Смит, который, будучи главным, возрождал рабочую атмосферу, когда становилось ясно как день, что она почти исчезла из-за дружеской беседы.
– Большую бутыль эля, которую мы не выпили, давайте оставим здесь до завтра; полагаю, никто из этих бедолаг не покусится на нее.
Таким образом подошел к завершению вечерний труд каменщиков, и вся компания двинулась к выходу из тихого обиталища усопших, прикрыв за собою старую железную дверь и громко закрыв замок на большой медный крюк, оставляя в неуместном заточении тех, кто не имел ни малейшего намерения сбежать.
Глава 27
Коль будет свиданье
Дано мне судьбой
[144].
Любовь часто умирает в разлуке, еще чаще она умирает оттого, что одного предпочли другому. В случае с Эльфридой Суонкорт могущественная причина, по которой замена прошла успешно, была та, что новый возлюбленный был большей личностью, чем прежний. По сравнению с теми поучительными и пикантными выговорами, что она получала от Найта, Стефанова обычная уступчивость выглядела бесцветной; по сравнению с умеренностью любовных ласк Найта постоянный поток любовных излияний Стефана казался вялым. Она начала, не отдавая себе в том отчета, тосковать, желая, чтобы ее возлюбленный был повзрослее. А Стефан еще не дорос до того, чтоб его величали взрослым мужчиной.
Возможно, ей от природы было свойственно непостоянство; и если взглянуть на ее характер глазами наблюдателя, неподвластного влиянию ее ветрености, то можно признать ее самой изысканной и пластичной натурой из всех, говоря о том, как быстро вспыхивают ее симпатии. Стефану еще потому не удалось задержаться в ее сердце и сделать привязанность долговечной, что он, мучаясь неуверенностью в себе, без конца принижал себя в присутствии возлюбленной; а такая привычка лишь в общении с благоразумным мужчиной затрагивает доброжелательную струну привязанности, когда завзятая самоуверенность оставила бы ее безгласной; но та же самая привычка юноши умалять свои достоинства неизбежно убедит даже самую благоразумную на свете женщину, что он немногого стоит. Открытое высокомерие погасит пламя любви в сердце мужчины, но резкость и высокомерие пробудят любовь в сердце женщины – такова азбучная и оттого не менее печальная истина: представительницы прекрасного пола очень редко ценят честное с ними обращение, поскольку это противно их натуре. При этом, разумеется, на отказ Эльфриды мало повлияла неизменная мысль о том, какое положение родители Стефана занимают в обществе. Невзирая на то, какого мнения придерживается большинство обывателей, такие девушки вовсе не считают, что бедность – сама по себе порок; однако она в их глазах потому порочна, что манеры изящные и утонченные редко приобретаются в такой среде. Немногим женщинам из родовитых семейств довелось получить от жизни изрядный урок и узнать, что порою рабочая роба облекает собой прекрасную душу, а потому обыкновенный человек простого звания в их глазах не более чем червь. Грубые руки и грубая одежда Джона Смита, диалект, на котором говорила его жена, неизбежная ограниченность их кругозора – все это постоянно наблюдала Эльфрида, и оно не могло не оказать своего губительного влияния на ее любовь.
