– А ты, что ль, была при ней, когда Ада богу душу отдала?
– Да, – глядя на морщинистое и доброе лицо старушки, я очень рассчитывала на то, что она будет со мной откровенной. – Ада Семеновна сказала: «Она все знает. Я виновата перед ней».
– Перед кем виновата? – спросила Егоровна.
– Вот это я и хотела бы знать. Клавдия Егоровна, вы должны мне помочь.
– Я? Чем? – удивилась старушка.
– Видите ли, – начала я. – К Аде Семеновне незадолго до смерти кто-то подходил. Предположительно это была женщина. Разговор с этой дамой взволновал Аду Семеновну до такой степени, что с ней случился апоплексический удар. Кто подходил, мы не смогли выяснить. Клавдия Егоровна, вы вырастили Аду и долгое время поддерживали с ней теплые доверительные отношения. Перед кем Ада могла быть виновата? – я замолчала, с надеждой глядя на Клавдию Егоровну.
– Нет-нет, вы что-то путаете, – после долгой паузы сказала няня. – Это Адочке должны быть обязаны и Верочка, и Семен Михайлович. Вы знаете, что если бы не Адочка, Веры бы не было на этом свете?
– Расскажите, – попросила я.
– Не могу, – стала отнекиваться Егоровна. – Это семейная тайна. Я Семену Михайловичу поклялась.
– Клавдия Егоровна, Ада Семеновна могла бы жить и жить. Мы должны найти человека, который свел ее в могилу.
Клавдия Егоровна опять надолго замолчала. Я не стала ее торопить. Начну упрашивать – она заартачится и унесет семейную тайну в могилу.
– Хорошо, слушайте, – наконец ожила Егоровна. – Жил когда-то в нашем городе один еврей по фамилии Цибельман, Яков Соломонович. Было у него двое деток: Семен и Руфина, ее все Руфой звали. До революции Яков Соломонович занимался тем, что деньги в долг давал. Ходили слухи, что Яков – весьма обеспеченный человек. Но слухи так и оставались слухами, никто достоверно не знал, сколько у Цибельмана денег и где он их прячет. Жил Цибельман скромно, в лохмотьях не ходил, но и Руфа с маменькой в соболях не щеголяли. После революции Яков Соломонович перестал давать деньги в долг, а зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил в какую-то контору, в которой служил счетоводом. Прошли годы, гражданская война закончилась, жизнь стала налаживаться, начался НЭП. И тут все опять заговорили о Цибельманах: в городе открылась сеть магазинов, владельцем которых являлся Семен Яковлевич, сын Якова Соломоновича. Примерно в то же время Руфа открыла швейную мастерскую и стала самой модной модисткой в городе. Моя маменька нанялась в эту мастерскую швеей. Но это продолжалось недолго. Пришло время повальных арестов. Магазины Цибельманов конфисковали, а Семена с женой отправили в лагеря. С тех пор их никто не видел. Не выжили, наверное. Руфа, не дожидаясь, когда придут за ней, закрыла мастерскую, оставив лишь несколько мастериц, которые шили на дому. Среди этих женщин была и моя мама. Надо сказать, что у Семена за два года до ареста родилась дочка, которую родители назвали в честь бабушки Адочкой.
– Постойте, вы говорите о нашей Аде Семеновне или об ее тезке?
– Не сбивайте меня. Я человек старый, могу что-то и перепутать, – неожиданно рассердилась Клавдия Егоровна. – Имейте терпение. Теперь о Екатерине Сергеевне. Фамилия у нее была Иволгина. Она была замужем за инженером и имела средства, чтобы заказывать платья у модистки. Очень добрая была женщина и очень красивая. Яркая брюнетка с зелеными глазами. Ее муж, Семен Михайлович, был хорошим, умным, интеллигентным человеком, но красотой не блистал. Рядом со своей красавицей женой выглядел бесцветно: жиденькие светлые волосенки, тусклые глаза. Дочка Верочка в него уродилась: светленькая, голубоглазая. Ей всего два годика было, когда началась война. Семена Михайловича призвали на фронт, а Екатерину Сергеевну с маленькой Верочкой должны были эвакуировать. Но так случилось, что в эшелоне, который должен был увезти людей за Урал, всем места не хватило. Екатерина Иволгина и ее маленькая дочка остались в городе. Остались в городе и Цибельманы, осталась и я с мамой. Не буду рассказывать, как нам жилось. Страшно было ходить по городу. А потом немцы стали формировать поезда в Германию, якобы на работу. Сначала по-доброму записывали, потом насильно забирали и везли на вокзал. Евреев собирали отдельно. Примерно, за неделю до того, как за Цибельманами пришли, к моей маме прибежала Руфа. Старый Яков очень переживал за внучку, как чувствовал, что евреев не на работу увозят, а на верную смерть. Руфа пришла просить мою маму укрыть у себя Адочку. Яков через нее передал, что, если девочку спасут, он щедро отблагодарит. Так получилось, что я стала свидетельницей их разговора, сидела в соседней комнате и все слышала. Руфа плакала, говорила, что кроме мамы ей довериться некому: родственников в городе нет, соседи, которые так и не смогли смериться с нажитым Цибельманами богатством, сдадут их немцам. Но мама отказала Руфе. И не потому, что не хотела ей помочь. Ситуация была такая, что и нас тоже могли угнать на работы. Мне тогда уже шестнадцать было, таких уже немцы угоняли. Не могла мама у себя Адочку укрыть еще потому, что к ней иногда заходили немцы, что-то подшить, что-то подлатать. Ну и самое главное, Ада совсем не была похожа ни на маму, ни на меня, мы не могли ее выдать за свою родственницу. Вот тогда мама вспомнила о Екатерине Иволгиной. Украинка по национальности, она была темноволосая, чернобровая, яркая и при этом совсем не была похожа на еврейку. И Адочка вполне могла сойти за ее дочь. Мама вызвала меня из комнаты и послала к Иволгиной. Я привела Катю. Руфина смогла ее уговорить, вместе они пошли за Адой. Буквально через несколько дней Цибельманов увезли. Что с ними стало, я не знаю. Ни Руфина, ни Яков в город больше не вернулись.
Катя иногда к нам приходила, но всегда без девочек, боялась выводить Аду на улицу. А месяца за два перед тем, как наши выбили немцев из города, Иволгина пропала: то ли в Германию ее увезли, то ли убили случайно. Могла и под бомбежку попасть. О том, что Катя Иволгина пропала, мама узнала случайно. Шла мимо, зашла. Дети одни, голодные. Она покормила их тем, что смогла найти в квартире, и пообещала прийти завтра. Когда она пришла на следующий день, вместо дома нашла лишь угли. Дом был старый, двухэтажный, с деревянными стенами и перекрытиями. У кого возник пожар, неизвестно, но сгорело все дотла. Пожар случился днем, все успели выскочить, кроме девочек. Мама моя ходила, спрашивала у соседей, не видели ли они Веру Иволгину и еще одну девочку постарше, но те лишь качали головами. Все пришли к выводу, что дети сгорели в огне.
– Но ведь они не сгорели? – спросила я.
– Нет. Не знаю, что пришло в голову детям, но они незадолго до пожара покинули квартиру. А там то ли заблудились, то ли пришли, увидели пожар, испугались и опять ушли. Несколько месяцев они скитались по сырым подвалам, что ели не знаю, но, наверное, у девочек был ангел-хранитель, если они тогда смогли выжить. Их нашли в подвале наши солдаты. Верочка была похожа на скелет, Адочка выглядела не лучше, и обе были больны. Их поместили в госпиталь, расположенный недалеко от нашего дома. В этом госпитале работала медсестрой наша соседка. Мама часто приходила с ней, помогала ухаживать за ранеными. В госпитале она наткнулась на Верочку и Адочку, которых с трудом узнала. Когда девочкам стало лучше, их отправили в детский дом. Вы поймите, мама не могла взять к себе детей. Вчетвером мы бы не выжили.
