– Это вы мне звонили? – спросила она, стоя на пороге.
– Да, я звонила.
– Проходите, – она распахнула перед нами дверь.
Именно такой я представляла квартиру партийного функционера. Просторная гостиная, велюровый мягкий уголок, югославская стенка, забитая хрусталем, и чешская люстра. Конечно же, и стенка, и мягкий уголок были не новыми. Не менее четверти века хозяева пользовались этой мебелью, но и сегодня она выглядела добротно и внушительно.
– У вас очень мило, – сказала Алина, оглядываясь по сторонам. Все стены были увешены картинами. От тяжелых позолоченных рам рябило в глазах. – Это что же, все настоящее?
– Да, это все подлинники, хотя авторы этих картин не очень известные художники, – просветила нас Алевтина Павловна. – В основном местные мастера. Моему мужу часто дарили произведения искусства. Я даже хотела открыть художественную галерею.
– Да, красота, – охала Алина. – Мне вот эти две картины нравятся. Морской берег и опушка леса.
– У вас хороший вкус. Да вы садитесь, пожалуйста. Чай, кофе? – предложила хозяйка.
– Нет, спасибо, – ответила я. Мне не терпелось скорее перейти к делу.
– Тогда я вас слушаю, – сказала Крошина, усаживаясь напротив.
– Алевтина Павловна, вы знакомы с Адой Цибельман?
Лицо Алевтины Павловны застыло, будто время замерло для нее, взгляд помутился, потом она и вовсе опустила веки и уткнулась глазами в пол.
– Алевтина Павловна, вы должны знать, что мы не причиним вам вреда. Если вы захотите, наш разговор останется между нами. Умерла женщина, и нам надо во всем разобраться. Вы знаете Аду Семеновну Цибельман? – повторила я свой вопрос.
– Кто умер? Какая умерла женщина? – дрожащим от волнения голосом спросила Крошина.
– Ада Семеновна Иволгина, – как можно спокойнее произнесла я. – А это имя вам о чем-нибудь говорит?
– Да, – выдавила она из себя и опять замолчала.
Я переглянулась с Алиной. Она взглядом показала мне на сумку, в которой лежало последнее письмо Ады к Крошину, написанное уже после его смерти.
– Алевтина Павловна, я понимаю, что могу вас расстроить, и заранее прошу меня извинить, но умоляю, прочтите вот это, – я вытянула из сумки сложенные листки и протянула их Крошиной.
Когда она брала письма, ее рука дрожала. Развернув листок и увидев, что письмо адресовано Леониду, она тревожно посмотрела на меня.
– Читайте, – еще раз попросила я.
Алевтина Павловна отошла к окну и стояла там минут десять, не меньше. Вернулась к нам лишь тогда, когда пришла в себя от прочитанного.
– О том, что у Леонида есть женщина, я, конечно же, знала, – тяжело выдохнула она. – Но что она…
– Алевтина Павловна, начните с начала, – посоветовала я.
– Хорошо, слушайте. Мое настоящее имя – Ада Семеновна Цибельман.
Глава 20
Отца и мать Адочка не помнила, зато хорошо знала, что они враги народа и сама она тоже враг народа, поскольку является их дочкой. И если взрослые редко когда шушукались у нее за спиной, чаще с сожалением поглядывали на нее и замолкали при ее приближении, то соседские мальчишки не упускали случая, чтобы дернуть ее за косички и бросить обидное:
– Предательница, вражина.
Почему она предательница и враг, Адочка не понимала. За свою короткую жизнь она не успела сделать ничего плохого. Дедушка и тетя учили ее быть доброй и отзывчивой. Такой она и старалась быть. Она рано научилась читать и писать. Собиралась на следующий год пойти в школу, но ее мечтам не суждено было сбыться – началась война. Выехать Цибельманы не успели, да, собственно, их никто не приглашал эвакуироваться. В первую очередь вывозили семьи партийных работников и специалистов: учителей, врачей, квалифицированных рабочих. Семья врагов народа мало кого интересовала.
Первый год фашисткой оккупации Адочка помнила плохо. Тетя Руфа изредка ходила на базар, понемногу распродавала вещи, а на вырученные деньги покупала продукты. Лишний раз Цибельманы из квартиры не выходили – боялись, немцы не слишком жаловали евреев. Ходили слухи, что в других городах, в которых немцы хозяйничали давно, евреев или заперли в гетто, или вовсе расстреляли.
Тот вечер Ада запомнила хорошо. Прибежала взволнованная Руфина и с порога бросилась на шею отцу, Адочкиному деду.
– По всему городу расклеены объявления. Полицаи ходят по домам разносят повестки.
– Что за повестки?
– На работу в Германию. Вроде как и работа будет по интересам, и жилье дадут. Только говорят, что это все неправда, людей повезут в лагеря. Евреев собирают отдельно от остальных, целыми семьями. Что будем делать?
Дед посмотрел на Аду.
– Поиграй с куклой, – сказал он девочке, а сам вывел Руфину в коридор.
Через некоторое время Ада услышала, как хлопнула входная дверь. В комнату вошел один дед, без Руфины.
– Вот что, внучка, – сказал дедушка Аде, – может такое случиться, что мне и твоей тете ненадолго придется уехать. Ты поживешь в чужой семье, так будет лучше для тебя.
На все вопросы Адочки – куда они собрались и как долго их не будет – дед отвечал:
– Ты, главное, не бойся и помни о нас, о своем отце и матери, а мы постараемся вернуться.
Это «постараемся» Аду очень напугало. Она не один раз слышала от старушек-соседок, что сейчас, как никогда, опасно быть евреем.
«Если дедушка – еврей, если папа и мама тоже были евреями, то и я еврейка. Значит, меня подстерегает опасность на каждом шагу», – думала Адочка, чувствуя, как от страха холодеют ее руки и ноги.
Ее стало знобить, она залезла под одеяло и так там просидела до самого вечера, пока не вернулась тетя Руфа. Руфина пришла не одна, с ней была незнакомая женщина. Несколько минут женщина о чем-то беседовала с дедом. Говорили они так тихо, что Ада как ни прислушивалась, лежа под одеялом, не смогла ничего понять. Потом дедушка, тетя и незнакомка подошли к Аде.
Дед заговорил с ней нежно и ласково. От его слов на Адочкины глаза навернулись слезы, она поняла, что сейчас они будут прощаться.
– Ада, это тетя Катя. Мы с ней обо всем договорились. Ты станешь ее приемной дочерью. Могут поинтересоваться, как ты к ней попала. Катина сестра, твоя мать, жила в деревне и умерла от голода. Катя взяла ее дочь, то есть тебя, к себе. Теперь ты ее должна называть мамой. Катя все тебе расскажет о своей семье, а ты все хорошо запомнишь. Ее мужа зовут Семен, так же, как и твоего настоящего отца. С его именем ты не запутаешься. Если тебя спросят, кто были родители, назовешь одну мать, Марию Иванову. А теперь повтори. Меня сейчас зовут Ада Иволгина.
– Меня сейчас зовут Ада Иволгина, – послушно повторила Ада.
– Может, ее назвать другим именем? – предложила Катя. – Откуда в деревне Ады?
