«Фуфлыжниками» были те, кто потерял свой статус по вине азартных игр: перед игрой в карты всегда оговаривался «потолок» – последний день, когда можно рассчитаться с долгом. Играли чаще всего на деньги, еду, сигареты. Если арестант не смог рассчитаться до «потолка», то есть до указанного срока, считалось, что он «двинул фуфло», и ему присваивался этот статус. Это было страшное понижение – не рассчитаться с карточным долгом полностью противоречило «правильным» понятиям. При первой же возможности арестантов с таким статусом переводили в опущенные.
Ну а самая мерзкая и отвратительная категория – «крысы». Они делились на два вида. Первый – стукачи: это были те, кто доносил на соседей по камере. И вторые – те, кто тайком воровал у других заключенных или, еще хуже, тащил деньги из общака. Единственным наказанием для «крысы», обнаруженной за делом, считалась смерть. Слово «крыса» считалось таким же отвратительным оскорблением, как и «петух». С той только разницей, что «крыс» никогда не переводили в разряд опущенных – их сразу убивали.
На второй день пребывания с тюрьме Сосновский услышал страшный рассказ о том, что в одной из камер обнаружили «крысу», застукали за тем, что таскал деньги у других заключенных.
Сначала, по наивности, он так и не понял, о чем идет речь. Ну подумаешь, поймали крысу – в тюрьме их пруд пруди! Но дальнейшие подробности расправы над «крысой» быстро открыли ему глаза, враз избавив от романтичной наивности.
Заключенные расплели простыню и повесили «крысу» на решетке вентиляции, сымитировав самоубийство. А чтобы он не орал, рот заткнули старым носком, набитым опилками.
Это была тюремная реальность. Но Володю тогда поразило другое. Почему, зная обо всем, что их ожидает, и о том, что в узком, замкнутом пространстве тюрьмы мало что удается утаить, люди все равно продолжают воровать у своих?
Сначала ответа не было. Потом он понял. Это была та же самая проблема падения грани моральных норм, из-за которой вор воровал у чужих. По большому счету, если разобраться, все воры были «крысами». И Володя еще раз убедился в этом. Ничто не способно изменить психологию вора – ни удавка, ни тюрьма. А раз так, то что является бóльшим злом – кража или тюрьма? Преступление или положенное за него наказание?
Глава 14
Поминки по другу. Два Архангела. Конец семейной жизни Тучи. Смерть Изольды Франц
Таня с легкостью толкнула тяжелую дверь кабачка на Молдаванке, на Болгарской. Ей в лицо ударил привычный смрад жареного лука, дешевого алкоголя и табачной вони. Он был отвратителен, но Таня и глазом не повела. Это был запах ее молодости, ее счастливого времени, когда будущее казалось прекрасным, а жизнь кипела, не давая заскучать. Это был запах ее прошлого. И, к ее огромному удивлению, на глазах вдруг выступили самые настоящие слезы. Это было странно – ей давно казалось, что она разучилась чувствовать. Особенно вспоминать.
Она чуть замешкалась в дверях, и сопровождающий ее Дубяк, старый вор с Молдаванки, идущий сзади, налетел на нее, ударил в спину и застыл, словно испугавшись. Но Таня даже не заметила этого. Слишком уж сильным было это погружение в прошлое и, возможно, опасным для нее. Опасным потому, что оно вдруг сделало ее чувствительной. А вот этого Таня хотела меньше всего на свете.
Кабачок жил своей жизнью. Гул голосов и звон посуды, и над всем этим – несусветная вонь, способная вывернуть наизнанку желудок деликатного, неискушенного человека. Но деликатные, неискушенные, случайные люди не заходили в кабачки Молдаванки. А для тех, кто был тут завсегдатаем, этот запах был настоящим запахом дома – единственного, который они знали.
Резким усилием воли Таня взяла себя в руки и развернулась к Дубяку.
– Где? – По ее нахмуренному лицу скользили мрачные тени от керосиновых ламп, в полнакала горящих в заведении.
Дубяк вспотел от напряжения и стащил с головы засаленную, потертую кепку. Уши его растопырились в стороны, что выглядело смешно, а лицо при этом приобрело тупое, бессмысленное выражение, за которое он и был назван Дубяком – от слова «дуб». На жаргоне во все времена это обозначало тупицу, говорили: «Тупой, как дуб».
Но для Дубяка эта кличка была обманчивой – он был достаточно сообразительным старым вором. Таня знала его еще со времен банды Корня. И, хотя в дальнейшем их пути разошлись, их связывала нерушимая и довольно прочная дружба.
Поэтому со своей несколько странной просьбой Таня и обратилась к Дубяку, прекрасно зная, что он ей поможет. И он действительно помог.
– Та вон там… До стены… Бачишь? – Дубяк вытянул руку и указал в темный, закопченный угол рядом с кухонной дверью. – До третьего дня сидит.
– То есть три дня подряд приходит? Пьет? – по-деловому уточнила Таня.
– А то! – Дубяк пожал плечами. – За шо ще до сюда шкандыбать? Казал, друга поминает.
– Ясно. – Она полностью выбросила из головы все свое прошлое и настроилась на боевой лад. – Значит, так, Дубяк. Ты посиди тут поблизости. Чего поесть – закажи. Кормят тут, кстати?
– А то! – Глаза Дубяка сверкнули. – Жареный рубец такой, шо закачаешься! Аж слюнки текут!
– Вот и отлично. Закажи себе этот рубец и сиди тихонько, жди меня. Я скажу, когда отчалим. И смотри, Дубяк, есть закажи, а не выпить! Пить не смей! Понял?
– А то… – заметно поскучнел Дубяк.
Оставив его сидеть за одним из соседних столиков, Таня пошла в этот закопченный угол. Там в полном одиночестве сидел мужчина лет сорока, по внешнему виду очень сильно отличающийся от блатных.
Одет он был очень аккуратно, но бедно. Рубашка пообтерлась на локтях, воротничок был истрепан. У него были седые виски и горькие складки у рта. На столе стоял графин с местным самогоном, который подавали в заведении, и тарелка с нетронутой едой. Глянув на знаменитое блюдо – рубец – Таня поморщилась: жирные куски пережаренного чего-то непонятного покрывали огромные кружки жареного лука, и от всего этого несло невыносимым смрадом. Но еда оставалась не тронутой, и было видно, что мужчина пришел сюда не есть. А вот графин был уже наполовину пуст, и это означало, что он успел выпить грамм триста самогона, не меньше. Судя по его внешнему виду, он еще контролировал себя и мог говорить, но по блеску глаз было понятно, что он уже близок к погружению в ту нирвану, ради которой слишком многие готовы добровольно уничтожить свою жизнь.
Недолго думая, Таня присела за столик. Мужчина никак не отреагировал на ее появление – все же он был уже изрядно пьян.
– Кого поминаем? – резко спросила она.
– Друга. Выпьете со мной, мадам? – непривычно вежливо как для кабачка на Молдаванке отозвался он.
– Нальете – выпью, – кивнула Таня и жестом подозвала молоденькую официантку, которая и без того не спускала с нее глаз. Было понятно, что девчонка удивлена появлением такой дамы в притоне, который нормальные люди обходят за версту.
