Перед ним толпилась небольшая очередь. Люди буквально плавились от жары на раскаленном асфальте. Продавщица, прятавшаяся под матерчатым тентом, со злостью чуть ли не бросала стаканы, по-простонародному – хамски – разговаривая с покупателями.
Петренко поневоле усмехнулся. В последнее время он все чаще и чаще слышал от всех: мол, простые люди самые лучшие, надо их всячески поддерживать. Посмотрели бы эти балаболы на злобное лицо когда-то сельской продавщицы, добравшейся до города, с руганью швырявшей в людей грязные стаканы! Такую точно не исправить. А человека, а тем более женщину, сможет разглядеть в ней разве что страдающий шизофренией пациент спецлечебницы. Но жизненный опыт и профессиональный цинизм следователя подсказывали: вряд ли.
Когда подошла очередь Петренко, стакан воды полетел ему чуть ли не в лицо: продавщица приняла его за босяка, за шпану, которая поблизости вешталась, как говорят в Одессе. Отправляясь на спецзадание, Петренко всегда одевался так, чтобы не бросаться в глаза, и теперь действительно ничем не отличался от веселых одесских гуляк, которые буквально разомлели на теплых улицах.
С водой его тоже ждала неприятность. Она была теплая до вони и отдавала хлоркой – явно от плохо помытого стакана. К тому же в ней было так мало сиропа, что, купленная, ничем не отличалась от воды из-под крана. «Все понятно, – усмехнулся про себя Петренко – продавщица ворует сироп». Ну да, она не могла не воровать. Так называемые «простые, обычные» люди всегда жадны и нечисты на руку. В своей работе следователь встречал много воров, и большинство из них приехали в город из села в поисках легкой жизни. Не в смысле работы – работу искали совсем другие люди, а в поисках наживы – украсть, урвать, отнять, чтобы работать поменьше, а денег получить побольше.
Лениво Петренко подумал, что как хорошо было бы напустить на эту продавщицу отдел по борьбе с преступлениями против экономики. Но тут же оборвал эту мысль – у него и без этого было слишком много хлопот и неотложных дел. Суток не хватало!
Не допив вонючую воду, следователь даже рукой махнул – пусть уж ворует! Лишь бы не сделала чего похуже. А до этого, он знал по опыту, оставался всего лишь шаг. От безнаказанности появляется алчность, и хочется больше, больше… Может и полгода не пройти, как после экономических преступлений люди свяжутся с бандитами, втянутся в налеты, грабежи… Это как цепочка – одно тянет за собой другое.
Немного передохнув, Петренко отставил стакан с вонючей водой и медленно пошел вниз по улице, плавящейся от жары, вот так, в конце весны неожиданно свалившейся на город.
Несмотря на то что наступил май, январское убийство Червя, совершенное в поезде, было «висяком» – оно нисколько не продвинулось. На Петренко сбросили кучу всевозможных срочных дел, которыми ему пришлось заниматься, отставив все остальные.
И на фоне таких вот партийных требований, заставлявших в первую очередь заниматься тем, в чем содержалась политическая подоплека – диверсии против советской власти, иностранный шпионаж, – действительно важное отодвигалось в сторону. Такие серьезные дела, как убийство Червя, Сидора Блондина и старушки-кукольницы, становились «висяками». Терялись свидетели, факты, обстоятельства… Но только не для Петренко. Он помнил всё, и когда в работе наступал небольшой спад, возвращался к тому, что представлялось ему важнее всяких политических разборок.
Именно таким было убийство Червя – санкцию на которое дал сход воров. Петренко уже точно это знал – так, словно сам присутствовал на сходе. Не знал он лишь одного – кто был тот человек, которого послушал неумный, простоватый вор, решившись на самое страшное преступление в «воровском ходу»: украсть общее.
Была у следователя одна зацепка, которую он отложил еще в январе, когда рассматривал место преступления в вагоне. Петренко твердо знал одно: полного отсутствия следов быть не может. Просто оперативники, которые первыми попали на место убийства, не умели искать. И то, что ни один из пассажиров не вспомнил, что в вагоне были посторонние, означало только то, что они не умели опрашивать.
Петренко не верил в то, что люди, которые ехали в вагоне, где произошло убийство, вдруг стали слепыми и глухими. Значит, оперативники, писавшие протоколы допросов, не смогли их разговорить. Собственно, это и было зацепкой Петренко: заново опросить пассажиров, чтобы те снова дали свои показания. Ничего другого он придумать не мог. И Петренко, добросовестно переписав данные всех, отправился по их адресам.
И вот тут его ждала главная беда – в нее попадают все, кто откладывает расследование. У Петренко было семь адресов. И, собравшись с духом, он выделил на поход к этим людям свои драгоценные полдня – другого времени у него просто не было.
Конечно же в вагоне ехали и те, кто живет в других местах и городах, но сначала он решил опросить жителей Одессы.
По первому адресу проживали два старика – муж и жена. В этом поезде они ехали к детям, рано легли спать, закрыв дверь купе, и ничего не видели и не слышали. Опрашивать их было бесполезно. Петренко это сразу понял и вычеркнул из своего списка. Дело в том, что у него была своя метода – если он видел, что свидетель перспективный – мог что-то видеть и заметно врет, – то не оставлял его в покое, спустя какое-то время надавливал снова и снова, наконец вызывал к себе, и тот раскалывался, как хрупкий орех, на который обрушился стальной молот. При опросе свидетелей у Петренко срабатывала какая-то особая интуиция, и она не подводила его никогда: он и сам не мог объяснить, откуда она берется, эта интуиция, но еще ни разу не ошибался. И этих стариков он мог смело вычеркнуть из списка.
По второму и третьему адресу жильцов следователь не застал. По второму жил студент, переехавший на учебу в Киев, по третьему – парочка, снимавшая квартиру, имевшая какие-то мутные заработки. За это время – с января по май – она уже сменила место жительства, растворившись в необъятных просторах то ли города, то ли мира.
Четвертый адрес привел Петренко в квартиру, где поселилось, почти все полностью, молдавское село – в двух комнатах жило как минимум тридцать человек. Все они приехали на заработки в Одессу. Это были молодые мужчины и женщины – от 20 до 40 лет. Тогда они ехали в двух купе и, едва поезд тронулся, уже так напились, что не помнили даже своих имен, не то что людей, которые могли пройти по коридору.
Молдаване были шумные, веселые. В их квартире пахло дешевым вином, и Петренко понял, что эти точно не врут. Их тоже можно было смело вычеркивать – от таких свидетелей всегда было больше вреда, чем пользы.
В пятом месте, довольно большой квартире на Дерибасовской, оставшейся, как оказалось при разговоре, в наследство от знаменитого врача, жила пожилая женщина, которая ехала в поезде с внуком. Внука в квартире не было, он жил отдельно, с родителями, и женщина могла свободно погрузиться в воспоминания.
Для нее, по ее словам, эта поездка была кошмаром. Внук плохо ел, все время капризничал, в поезде было холодно, из тамбура дуло. Кто-то бесконечно галдел, и по коридору сновали – туда-сюда…
– Стоп, кто сновал? – навострил уши Петренко.
