— Два месяца безвыездно я находился на аэродроме Малино. Ночь делили на две смены. В первую — с восемнадцати до двадцати четырех часов летал один полк, а во вторую смену — с часа до семи — другой. По пятьдесят полетов приходилось выполнять порой за эти часы: инструкторов-то не было. Сильно уставал. Летать вынужден был с открытой форточкой кабины, а через нее попадали отработанные газы двигателя. Ну и надышишься. Во рту вкус какого-то металла — потом выяснили, что это свинец. От него аппетит пропадал, есть не хотелось совсем. Желудок начал болеть. От постоянного гула мотора в ушах стоял шум. Словом, весело было. Из кабины вылезешь — лицо к концу смены как у шахтера или кочегара паровоза. День спишь. Ночь подошла — опять на аэродром. Кто не знает работы летчика — не понять всего этого…
Стало притупляться чувство осторожности в полете, — признался как-то Олег Васильевич. — Но зато я мог точно определить, насколько быстро вылетит самостоятельно тот или иной пилот. Через два месяца всех летчики дивизии уже летали ночью. А через месяц — в составе эскадрилий да еще с боевым применением! Взлеты и посадки производили одновременно всем звеном. И вот за все те ночные полеты — за весь зимний период — у нас не произошло ни одного летного происшествия, ни одной предпосылки к такому. В конце марта почти все летчики сдали на второй класс, — а это ли не событие!
Летно-тактические учения дивизии как бы подвели итог нашей работы. Все полки произвели ночью вылеты на решение учебно-боевых задач с ударами по целям. Ударили как следует, как бывало в дерзких атаках моих однополчан-фронтовиков. А ведь среди штурмовиков было уже много ребят, не нюхавших пороху. Помню, после нанесения удара все сели на других аэродромах, там заправились и снова отработали по целям. И опять: никаких происшествий, никаких помарок. Наш командующий Василий Сталин конечно был доволен. Его задачу мы выполнили. О нашей дивизии заговорили на всех аэродромах — подобного не было еще ни в одном военном округе.
Тут заметим, что в округе успешно осваивались и реактивные самолеты МиГ-15, Ил-28, вертолеты Миля. На «мигах», например, бойцы отработали взлет сразу всей эскадрильей. В то же время — это с 1948 по 1953 год — в округе были созданы авиагарнизоны, где размещались полки с новой боевой техникой, в том числе Кубинка, Подольск, Калинин, Брянск, Рязань, Тула…
Вот что передал мне с просьбой когда-нибудь опубликовать его записки, старший офицер отдела боевой подготовки ВВС МВО полковник Иван Павлович Галей: «Я прослужил в округе более пяти лет. За этот период мне не раз доводилось участвовать в летно-тактических учениях, на штабных занятиях, работать в составе воздушных парадов, которые проводились три раза в году — 1 мая, в День Воздушного Флота и 7 ноября.
От встреч с командующим, от каждого его поручения остались только добрые и поучительные воспоминания. Василия Иосифовича отличала высокая организаторская способность, умение вовремя оценить обстановку и принять грамотное решение. Мне часто приходилось участвовать в подготовке материалов для подведения итогов работы за квартал, за полугодие, за год. Командующий, как правило, и сам заранее готовился к таким совещаниям, а затем, используя схемы, таблицы, диаграммы, часа по два-три говорил о делах и людях авиационных полков и соединений. Он по памяти называл имена многих командиров и начальников — вплоть до эскадрильи и звена, удивляя точностью и глубиной знаний о состоянии дел в частях округа.
А как-то командующий вызвал меня к себе, в кабинет, где уже был начальник аэродромной службы, и спрашивает: «Помнишь, как на аэродроме Дальгов, в Германии, были расположены взлетно-посадочные полосы?». Я ответил, что не только помню, но и знаю, сколько труда мы вложили на их дооборудование. Тогда Василий Иосифович предложил мне изобразить схематически на чертежах их конструкцию. «Мы хотим оборудовать такие полосы на наших аэродромах, в первую очередь, на аэродроме Кубинки и в Мигалово, потом в Сейме», — сказал он и вскоре работа закипела.
Генерала Сталина, — подчеркивал Иван Павлович, — отличало то, что он терпеть не мог лодырей, приспособленцев и ловкачей. Их он наказывал, причем, самым строгим образом. Один командир эскадрильи, например, был наказан за невыполнение плановой таблицы полетов, а летчик получил взыскание за то, что прибыл на полеты неряшливо одетым, небритым. Но с каким моральным удовлетворением наш командующий вручал награды командирам-передовикам, чьи части успешно выполняли задачи боевой подготовки. Помню, среди них были С. Долгушин, А. Куманичкин, П. Чупиков. Душевность и заботливость Василия Иосифовича проявлялась и в жизни рядовых летчиков, техников самолетов, офицеров штаба. Он следил и добивался, чтобы пилотам своевременно оформляли и выдавали вознаграждения за полеты в сложных метеорологических условиях, за освоение новой авиационной техники, чтобы всем не задерживали присвоение воинских званий. А сколько семей с его помощью улучшили жилищные условия, получили квартиры… Он ведь выполнял и обязанности депутата Верховного Совета СССР…»
А шутка ли — в мирное время три «боевика» заслужить! Так вот у нас, в Черниговском военном авиационном училище летчиков-истребителей, начальником «огня и дыма», то есть заместителем командира полка по огневой и тактической подготовке, был летчик 1-го класса майор И. И. Клюкин. Перед выпуском, на государственном экзамене, я слетал с ним в зону и страшно гордился тем событием — сам Клюкин мой пилотаж проверял!
А на выпускном вечере мы, зеленые лейтенантики, поддали как полагается, я тогда отважился — подошел к Ивану Ивановичу и принялся расспрашивать, за что же у него те три ордена. Одна из наград оказалась за пролет 1 мая 1947 года на реактивных истребителях над Красной площадью. Тогда боевые машины вели три летчика — И. Полунин, И. Клюкин и И. Кошель.
Не знаю, доступны ли мои восторги нынешнему деловому читателю. Бизнесмены, брокеры-рокеры, мэры-пэры, киллеры и профессиональные проститутки… Устремленные к новым заветным рубежам светлого капиталистического будущего, поймут ли они то состояние души, которое выше суеты вокруг толстого кошелька! Выше хотя бы потому, что полет человека — он ведь сродни поэзии. А когда он впервые — это как первый вальс, первый снег, первая любовь. Такое не покупается.
Конечно, рождение всего нового, как и рождение жизни человека, идет не так-то просто, не под мелкую барабанную дробь. На первых наших реактивных «мигах» и «яках», которые в мае 1947-го прошли над Красной площадью, стояли еще немецкие двигатели. И вот на первомайское торжество в Георгиевском зале Кремля собрались руководители страны и гости — участники парада. Среди них был летчик-истребитель дважды Герой Советского Союза А. В. Ворожейкин. Спустя годы, он мне рассказал о той встрече, передал ситуацию, в которой оказался, и ряд моментов, которые как-то приоткрывают взгляд на взаимоотношения Василия Сталина и Лаврентия Берии.
— Значит, сижу за столом. — У Арсения Васильевича неискоренимый волжский говорок. — Вдруг кто-то положил мне на плечо руку. Оглянулся: вижу — стоит невысокий такой, рыжеватый. Это был Василий Сталин. «Мы с папашей просим тебя выступить от летчиков, — говорит Вася и предлагает: — Давай, подойдем к отцу.
И вот пошли. Между столами. Столы стояли в два ряда, а на одном конце стол — поперек. Там сидели Иосиф Виссарионович и Молотов. А перед ними устроились Берия и Абакумов. Когда мы подошли туда, Берия неожиданно протянул руку, преграждая путь. Василий как ударит по ней — и пару слов Лаврентию: «П..! Вечно ты лезешь!»
