«Светлана была на похоронах моего отца. Потом мы стали встречаться на нашей квартире. Я с утра до вечера на работе, мать одна в кремлевском заточении, Светлана разделяла ее одиночество. Наши встречи участились и дело кончилось союзом», — так рассказывал о браке с дочкой Сталина Юрий Андреевич Жданов.
Но «дело-то кончилось», заметим, не союзом, а разводом. Уже спустя три года, Светлана Иосифовна откровенно призналась Серго Берии, в которого была влюблена: «Чаша переполнена, не могу больше выносить этого выродка…» Прямо скажем, довольно эмоциональна оценка того союза. А почему? Юрий Андреевич успешно окончил Московский государственный университет, где к химической теории его приобщали преподаватели А. Ребиндер и М. Ботвинник, к математике — В. Немыцкий, к политической экономии М. Мейман. Во время войны молодой химик-органик, проявляя страсть к философии, трудился в Политуправлении ЦК ВКП(б), где в беседах с востоковедами И. Брагинским, А. Куреллой и философом Э. Кольманом находил подход к методологическим вопросам естествознания.
Но тут женитьба. Сразу после свадьбы Юрий Андреевич, как он пишет, «засадил Светлану за выписывание библиографических карточек из Маркса, Ленина, Павлова для своей работы». Эти карточки он сохранил и, судя по всему, они пригодились в дискуссии на русские темы, которая разгорелась в 60-х годах с публикациями в патриотической печати и в первую очередь в журнале «Молодая гвардия». Именно туда Юрий Андреевич отправил письмо, в котором сразу оговорился: «Попутно придется коснуться и юбилейной статьи в «Огоньке» члена Вашей редколлегии М. Лобанова». Вот главное соображение ученого химика: «В «Молодой гвардии» возник странный патриотизм: без верного понимания отечественной истории, без уважения к другим народам, без понимания русской художественной мысли, без классового подхода, без русских просветителей и декабристов, без революционеров-народников, без ленинского подхода к нашей истории».
Далее ученый устраивает разборку члену редколлегии: «М. Лобанов пишет о нравственной силе русского народа, непонятной «для привычного европейского представления». Во-первых, что это за представление, — рассуждает Юрий Андреевич. — Кем оно изложено? Представление ли это английского углекопа или немецкого бюргера, Стендаля или Гегеля, Байрона или Энгельса? Во-вторых, не вариации ли это на давно забытый мотив: умом Россию не понять?..»
«В отличие от Ю. Жданова, я полагаю, что этот «мотив» еще не забыт. Недаром нынешние погромщики России злобствуют, дивятся, почему «эта страна», ее народ не хотят принять «рыночного рая», вбежать в царство демократии и мировой цивилизации», — прочитав давнее письмо доктора химических наук в его книге «Взгляд в прошлое», пишет Михаил Петрович Лобанов и, невольно возвращаясь к дискуссии «молодогвардейцев» шестидесятых годов, приводит пример того «первородного, на чем «зарождаются нервные узлы нравственного бытия и откуда исходит мощь творческого духа», никак не укладывающаяся в угоду концепции русофобов прошлого века да и нынешнего: «Зайдите в храм, и какие светлые, благодатные лица вы увидите. И кто, как не такие женщины, своим стоянием, молитвами у здания суда спасли от недавнего судебного преследования тех молодых отважных алтарников, положивших конец выставке «художников-сатанистов» в так называемом сахаровском центре. И в социальной жизни, в самом быту: в свое время в начале 90-х годов я писал, как поразила меня встреча со старухой в моей родной деревне на Рязанщине, которая, говоря о своих мучениях при Ельцине, крикнула: «Я бы его, гада, подняла на вилы!» — и сделала такой выпад руками, что и до сих пор стоит она в моих глазах как символ народной ярости»…
Мужественный, стойкий в борьбе с ненавистниками России, ветеран войны, Михаил Петрович Лобанов пишет, как в годы гонений и погрома церквей, когда в русском народе вытравливали веру в святыни, даже у «красных военных» жила русская душа. Писатель приводит факт из воспоминаний сына известного философа Евгения Трубецкого — Сергея. «В 1920 году тридцати лет он был арестован за «контрреволюционную деятельность в пользу белых армий» и несколько дней находился в арестном помещении при кремлевском карауле. Потом через Спасские ворота стража повела заключенных в новую для них тюрьму на Лубянке. «Когда проходили через ворота, по старой московской традиции почти все мы сняли шапки. Я заметил, что большая часть нашей стражи тоже их сняла. С. П. Мельгунов, как принципиальный атеист, с интеллигентской цельностью и прямолинейностью, не снял шапки, и один из конвоиров ему заметил: «Спасские ворота — шапку снимите!» («Князья Трубецкие. Россия воспрянет». Воениздат, 1996, с. 327).
Ну, вот, пожалуйста — и «русская общественная мысль», и «классовый подход», и «просветители» с декабристами — все почти до доктору Ю. Жданову. Да только душа-то русская, как видим, не укладывается в прокрустово ложе классовых позиций — тут хоть весь марксизм разложен по библиографическим карточкам!
Должен заметить, Юрий Андреевич был музыкален. От бабушки Горской он унаследовал любовь к Брамсу, Россини, но вот в мотивах о России его молодая жена разобралась тогда, куда как глубже. Даже долгие часы корпения над теми карточками по Марксу да Ленину не сбили Светлану Иосифовну в понимании того, что составляет «живую душу народа».
В тех же 60-х годах в «Молодой гвардии» были напечатаны «Письма из Русского музея» Владимира Солоухина, еще раньше — его же «Владимирские проселки», «Капля росы». И вот писатель получает письмо — школьную тетрадь в клеточку, исписанную от корки до корки. Отрывки из того малоизвестного письма, думаю, приоткроют душевный строй Светланы Аллилуевой — женщины, как ее назвал Владимир Солоухин, «благородной, умной, светлой, с, в общем-то, трагической судьбой». Вчитаемся в строки ушедшего времени.
«Милый голубчик Владимир Алексеевич!
Извините, такое вольное обращение к Вам, но, право, прочитав Ваши замечательные лирические повести, хочется называть Вас возможно более ласково, насколько это возможно в официальном письме читателя к писателю.
Позвольте прежде всего представиться: меня зовут Светлана Аллилуева, нас с Вами знакомил поэт Давид Самойлов на вечере в ИМЛИ (Институт мировой литературы им. М. Горького), который был в конце декабря 1960 года… Я выросла в Подмосковье, в районе между Перхушковым, Одинцовым и Усовом и знаю здесь каждый овражек, каждую молодую елочку, которой не было раньше, каждую новую проложенную дорогу. Вырастила меня, в общем-то, моя няня, Александра Андреевна Бычкова, человек необычайный по судьбе и заложенным в ней талантам, очень любившая и знавшая природу и крестьянский труд, и хотя мне, конечно, не приходилось этим трудом заниматься, но рассказов я от няни наслушалась много. А она была (она прожила в нашем доме 30 лет и умерла 71 года в 1956 году) человеком необычайно веселым, добрым, жизнерадостным и деятельным: от нее исходил свет спокойствия, доброты и каратаевской «округлости»: она была истинным прирожденным поэтом в своем видении мира, природы, людей… Она умела так рассказать, например, как жнут серпами и как вяжут перевясла и как снопы укладывают, что все это было видно воочию. У нее были золотые руки, умевшие все: и шить, и вышивать, и вкусно готовить не какие-нибудь там пироги, а «французскую кухню», и косить, и копать, и ткать, и прясть, и вязать. И все это она делала с великим удовольствием, с радостью, и хотела эту радость передать и другим. Ее все любили, и когда мы праздновали в 1955 году ее 70-летие, то собрался огромный стол народу и каждый, поднимая бокал за ее здоровье и начав говорить, вдруг начинал глотать слезы. Это было величайшее счастье, дарованное мне судьбою, прожить почти 30 лет рядом с нею, вырасти на ее добрых руках, учиться у нее и читать, и писать, и считать, и, по-видимому, она передала мне, в какой-то степени, свою способность радоваться природе, голубому небу, солнечному лучу, цветам, травам, радоваться силе жизни, чистоте и здоровью. Если бы не эти качества, впитанные от нее, то я бы давно сломалась где-нибудь на полдороги своей бестолковой биографии…
