Генерал-майор Д. Закутный, бывший командир 21-го корпуса, в конце июля 1941 г. дал подробные показания о состоянии Красной Армии, о недостатке вооружений в связи с внезапным нападением Германии, отметил катастрофическую нехватку командного (уровень батальона и полка) и младшего командного состава. Пленный генерал обратил внимание на то, что высшее командование плохо себе представляло реальную ситуацию на фронтах.
В публиковавшейся в «Военно-историческом журнале» части допроса Закутного, бывший генерал затронул ряд важных политических вопросов. Он высказал сомнение в возможности военной оккупации всего СССР, отметив, что огромные размеры территории являются важнейшим ресурсом советского руководства для продолжения войны. Ее исход также во многом зависел от того, окажут ли США Советскому Союзу активную поддержку. Оценивая внутриполитическое положение в СССР, Закутный подчеркнул, что война «чрезвычайно непопулярна в России и может привести к свержению теперешнего правящего режима». В условиях, когда существовала угроза появления на оккупированной территории параллельного русского правительства, единственным выходом для Сталина был, по мнению Закутного, поиск сепаратного мира. В искренность Англии Закутный не верил. Говоря о политических взглядах бывшего советского генерала, сотрудники немецкой военной разведки специально указали на то, что Закутный говорил о политике по собственной инициативе, «причем конкретные вопросы на этот счет ему не задавались. Он явно испытывал потребность высказаться на эту тему, так что его высказываниям ...следует придавать особое значение».
[66] Показания упомянутых пленных генералов, несомненно, помогли немецкой разведке и военному командованию лучше оценить возможности противостоявших вермахту частей Красной Армии, скорректировать пропагандистские усилия с учетом настроений в армии.
Весьма информативными были свидетельства и других военнопленных и перебежчиков. Например, старший лейтенант В. Емельянов, перешедший на сторону противника 10 декабря 1941 г., дал подробнейшую характеристику расположения и состояния военных судов, которые находились в Ленинграде и Кронштадте. Он сообщил данные о повреждениях кораблей и подводных лодок в результате бомбовых ударов немецкой авиации. Сведения о дислокации судов сразу же были занесены на карту.
[67]
Представляют также интерес трофейные советские документы, которые использовала немецкая разведка. Например, в письмах защитников города своим родственникам, написанным во второй половине октября 1941 г. и задержанных советской военной цензурой, военнослужащие указывали на обилие раненых и обмороженных в частях фронта, сообщали об отсутствии взаимопомощи на поле боя и оставление раненых. Они также выражали пессимизм в отношении перспектив войны: «немцы не успокоятся, пока не возьмут Москву и Ленинград, а там и Япония вступит в войну». Матрос Ф. писал, что «мы переживаем кошмар днем и ночью, что жизнь безнадежна и, вероятно, нам суждено погибнуть», а выздоравливающий В. — на нежелание раненых после излечения возвращаться на фронт.
[68] Характерно, что аналогичные настроения в октябре 1941 г. у части военнослужащих были зафиксированы и органами НКВД. Так, в результате обработки 180.000 писем военнослужащих 8-й армии более 7000 содержали сообщения «отрицательного характера», что говорило о «неблагополучном положении» в частях соединения. Очевидно, что подобные первичные материалы позволяли органам немецкой разведки лучше ориентироваться в настроениях военнослужащих Ленфронта и КБФ.
Анализ материалов допросов военнопленных и перебежчиков показывает, что они нередко брались за основу оценки настроений в Красной Армии и гражданского населения. Сравнение первичных материалов (допросов, писем красноармейцев, трофейных документов и т.д.) и сводок немецкой разведки о положении вокруг Ленинграда в редких случаях позволяет установить основной источник, использовавшийся составителем. Как правило, выводы и обобщения делались на основании не одного десятка допросов военнопленных, трофейных документов, данных агентурной разведки.
Иногда тот или иной первичный материал цитируется по прошествии некоторого временного интервала, подчас в виде основания для суждений о динамике настроений. Например, проделавший 27 ноября 1941 г. почти 30-километровый путь из южной части Ленинграда в расположение передовых частей 121-й дивизии вермахта, дислоцированной в Антропшино, 30-летний шофер пожарной машины из Ленинграда показал, что «в доверительных разговорах люди цеплялись за надежду, что, может быть, немцы могут принести избавление. Малейший толчок извне приведет к немедленному краху. Если же всеми ожидаемого с нетерпением наступления в скором времени предпринято не будет, город ждет неминуемая гибель».
[69] По свидетельству этого же перебежчика, женщины на улицах со злостью обращались к военнослужащим с требованием прекратить, наконец, сопротивление и оставить город немцам.
[70] Несмотря на это, по словам немецкого информатора, никаких надежд на выступление против власти не было — общая деморализация и страх за близких были так велики, что никто и не помышлял об организованной борьбе с режимом. Человеческая жизнь, по словам перебежчика, не стоила ничего. В городе установилась «власть нагана — расстреливают по малейшему поводу». Он также сообщил, что отчаявшиеся люди печатали и распространяли листовки с призывом прекратить сопротивление и открыть город. Все, кто имел какое-либо отношение к изготовлению и распространению этих листовок, безжалостно уничтожались.
Хотя ни в одном из проанализированных нами сводных документов, относящихся к концу ноября — началу декабря 1941 г. скрытого цитирования этого протокола допроса нам обнаружить не удалось, 2 января 1942 г. СД сообщала о растущем разочаровании горожан в пассивности немецкой армии. В сводке №150 о положении в СССР отмечалось, что «надежды населения на скорое наступление немцев, которое приведет к концу обстрелов и голода, упали: «похоже, немцам совсем не нужен Ленинград». 18 февраля 1942 г. СД обращала внимание на то, что в городе нарастало озлобление против немцев в связи с тем, что «они не входят в город». Через месяц, 16 марта, описывая отношение гражданского населения к немецким войскам, служба безопасности подчеркивала, что оно характеризовалось растущей злобой к вермахту: «Они сидят сытые в своих теплых бункерах, а мы тут дохнем с голода». По мнению составителей сводки, «люди втайне надеялись на скорый захват города немцами и были подавлены из-за долгих ожиданий этого. От своего правительства они более не ждут улучшения положения, а все надежды связывают только с немцами». Показания перебежчика от 27 ноября 1941 г. подтвердили переданную в Берлин тремя днями раннее информацию о том, что женщины высказывали свое недовольство красноармейцам в связи с тем, что они продолжали оказывать сопротивление немецкой армии.
[71]
