Мила замерла, огляделась, пытаясь понять, кто говорил с ней. По-прежнему никого. Но она заметила, что впереди кое-что изменилось.
В глубине квартала располагался кинотеатр. Дверь туда отворилась, по асфальту протянулась тень. Мила решила пойти посмотреть, что там такое.
За дверью – длинный темный коридор: слышно, как тикают часы.
Ей вдруг стало боязно идти дальше. Это все понарошку, напомнила она себе. Колебаться смешно. Никто не может по-настоящему причинить мне вред, твердила она, вступая в тьму.
И все-таки где-то в подсознании созревало мрачное предчувствие.
В конце коридора находилась комната.
Миле она напомнила гостиную в доме бабушки. Старые часы с маятником, чье тиканье привело ее сюда. Диван и кресла, обитые бархатом; ковер с геометрическими узорами, торшер с бордовым абажуром, излучающий теплый свет. Сервант и кофейные столики, уставленные статуэтками из фарфора. Чугунная печка, разожженная, и кресло-качалка. На стенах – обои с изящными красными цветочками. Они были такими реальными, что Мила подошла поближе и хотела до них дотронуться.
Цветочки задвигались, и Мила отдернула руку.
На стене висела картина. Сельский пейзаж. Как и рисунок на обоях, живопись была не вполне статична. Вода в ручейке тихо струилась, и трава склонялась под ласковым ветерком.
Посреди лужайки цвела прекрасная черная роза.
Паскаль говорил о людях искусства, которые когда-то заходили в «Дубль», чтобы применять там свои таланты, экспериментировать. Мила подумала, что и это цифровой трюк. Явилось искушение сорвать цветок, но краски растворились, и картина превратилась в зеркало. Мила узнала свой аватар, но то, что она увидела у себя за спиной, ей совсем не понравилось.
Кресло-качалка задвигалось, будто кто-то в нем сидел. Лампочка под абажуром торшера замигала, свет потускнел. Огонь в чугунной печке погас, и Милу объял леденящий холод. Этих маленьких диссонансов хватило, чтобы понять: все так же, как в прошлый раз, и тем не менее совершенно по-другому.
Отражение аватара всосала в себя оправленная в раму жидкая бездна.
Мила обернулась. Цветочки на обоях завяли. Она поняла, что не одна здесь. И наверное, кто-то все время был рядом.
Спасайся…
Нет, сказала она себе, слишком поздно, он уже пришел. Тень с очертаниями человека отделилась от стены и сделала три шага по направлению к Миле. Потом остановилась. Но само ее присутствие угнетало. Мила знала даже, кто ее послал.
– У тебя есть что сказать мне? – спросила она, чтобы прервать молчание, чреватое клаустрофобией.
Никакой реакции.
– Ну же, я здесь… Чего ты хочешь от меня?
Она занервничала, но только потому – хотя и не хотела себе в этом признаваться, – что чувствовала, как внутри ее растет и ширится страх.
Несколько секунд ничего не происходило. Потом все случилось даже слишком быстро. Тень прыгнула – изящно, как древний хищный зверь, – и в следующий миг уже была рядом.
Мила не успела ни отстраниться, ни убежать. Тень вцепилась в нее. Все это не существует, это не настоящее. Это все у меня в голове.
Она растянулась, но не на полу: парила в воздухе. Тень нависала над ней. Ее сверлили два черных глаза. Те же глаза глядели из берлоги, которую Алиса устроила наверху.
Потом тень заговорила:
– Мама…
Алиса, испуганная. Плачущий детский голосок раздавался из уст чудовища. Мама – как же Мила ненавидела это слово!
– Мама, пожалуйста, помоги мне…
Моя дочь зовет меня. Я нужна моей дочери.
Женщина, лишенная чувств, проводившая жизнь в погоне за пропавшими без вести, что-то ощутила в глубине души после стольких лет. Непонятное смятение. Как такое возможно? Это – то, что испытывает сейчас ее дочь?
Кто-то внезапно обнял ее за шею.
Это Алиса, она цепляется за меня, хочет, чтобы я ее спасла.
Жаль, что она не может ответить тем же. Она дала бы девочке понять, что никогда не бросит ее.
Но с каждой секундой объятие становилось все более тесным. И это касалось не только аватара. Это происходило с ней. Мила почувствовала, что задыхается.
Она ошибалась. Ее не обнимала дочка, а душило чудовище.
Она отчетливо ощущала, как когти впиваются в кожу. Тварь была слишком сильной, Мила не могла сопротивляться. Это все не по-настоящему, продолжала твердить она. Но задыхалась.
Скосила взгляд налево. В зеркале отражалось лицо.
Девушка.
Тонкие черты, свежая кожа. Голубые глаза в оправе очков и длинные светлые волосы, собранные в хвост.
Девушка была в таком же положении, что и Мила. Простертая, посиневшая, и руки незнакомца вцепились ей в горло. Она взглядом молила о помощи.
По горлу девушки, отраженной в зеркале, распространялись лиловые синяки, на щеках показалась сеточка лопнувших капилляров, протянувшаяся к вискам. Она умирала. Мила вдруг осознала, что то же самое происходит с ней.
Но я не могу умереть, не сейчас.
Мама… Не уходи, мама…
Прости, Алиса. Если я останусь здесь, то непременно умру. Нужно уходить.
Нет, мама, пожалуйста, останься… Останься со мной…
Прости меня, прости, прости…
В тот момент, когда девушка в зеркале окончательно поддалась бешеному натиску убийцы, Мила поняла, что для нее тоже все кончено. С трудом пропуская в себя последний натужный вдох, узнала нежную-нежную мелодию, звучащую в отдалении… Элвис, чью манеру ни с кем не спутаешь, пел You Don’t Have To Say You Love Me. На песню наложился вскоре голос Паскаля…
– Дыши, – приказывал он.
Мила широко раскрыла глаза и увидела, что лежит на полу в полуподвале. You don’t have to say you love me / Just be close at hand…
Паскаль нависал над ней – точно как тень, на нее напавшая, – и тряс ее изо всех сил. You don’t have to stay forever / I will understand…
– Дыши, – повторил человек в красной горнолыжной маске и надавил ей на грудь.
Только тогда Мила вспомнила, что способна это делать. Она разинула рот и вдохнула столько воздуха, сколько смогла. Дыхание восстановилось не сразу. Перед глазами плясали черные точки.
Она наконец поняла, какой опасности подвергалась.
Оттолкнула нависшего над ней мужчину так, что тот упал. Схватила пистолет, который оставила на столе, и направила на него.
– Что ты хотел со мной сделать? – в ярости закричала она все еще хриплым голосом.
Паскаль поднял руки, не вставая с пола.
– Ты перестала дышать, – объяснил он.
