2.3. Рассказ
Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.
Мари слушает. Отца она любит больше, тут ничего не поделаешь. Глеб — редчайший человек. Такие люди рождаются раз в столетие, и только у таких людей рождаются такие дочери.
Разница между Глебом и Мари огромная: у Мари нет аналитических способностей, она не умеет решать сложные задачи и разгадывать загадки. Мари не сможет скроить из разномастных газетных вырезок точную вязь событий, с достоверным предсказанием дальнейшего их развития и формулированием точных рекомендаций.
Впрочем Мари любит кроссворды, а ещё во время Второй мировой англичане набирали аналитиков из числа победителей конкурсов кроссвордов. Однако умение разгадывать шарады — только основа. Затем требуется долгая и нудная подготовка.
У Мари есть одна общая черта с Глебом: она умеет любить и испытывать боль за любимых. И Мари очень добра. От неё исходит притягательная сила, лечащая любую хандру, заставляющая самого злого и обиженного жизнью человека приходить в себя и оглядываться.
* * *
Мари понимает, что ситуация необычна. Я никогда не говорил с ней о работе. Никогда не рассказывал о методах анализа. Если сегодня, сейчас, на этом пляже она вдруг впервые слышит от меня такой рассказ, следовательно, происходит нечто невероятное.
Закуриваю. Мари тоже берёт сигарету — тоненькую трубочку Vogue. Подношу зажигалку, Мари автоматически кивает, затягивается.
— Версия о том, что президент остался жив, казалось слишком фантастической, чтобы рассматривать её серьезно. В план-список, конечно, она попала, но только чтобы отсечь после получения первых серьёзных контраргументов. Повторю, версия не мне принадлежит. Из трёх десятков возможных ответов на вопросы о странностях дела Кеннеди, этот вариант у нас считался наиболее безумным. Наряду с инопланетным заговором. У меня, кстати, мелькала мысль, что абсурдные варианты добавляются в схему с единственной целью — начальству всегда можно с гордостью доложить о подтверждении ложности трёх версий. Начальство всё понимает, но ему тоже приятно, что аж три версии отмели… — дело движется, есть о чем отчитаться.
— Подожди, Вадим… О чём ты? Я сегодня впервые услышала, что ты занимался расследованием убийства Кеннеди. А ты начинаешь с самого невероятного…
— Нет. Мы с твоим отцом не занимались расследованием убийства. Мы готовили материалы для передачи американцам. В ходе работы наткнулись на странный клубок противоречий. И в Аргентину я поехал, сообразив, что именно там находится кончик ниточки. Насколько ниточка окажется реальной зацепкой, знать я не мог. Возможно, эфемерная надежда. Однако без поездки вывод сделать было нельзя.
В этот момент мы сидим на горячих камешках и курим, отдыхая после первого часа пути. Мари поднимает голову и смотрит мне в глаза. Потом резко произносит:
— В Аргентину ты брал меня в качестве прикрытия? Это у вас так называется?
— Нет. Кого волновало в Аргентине, один человек приехал или с подругой?
(Немного кривлю душой, конечно. Если бы вдруг аргентинцы решили обратить внимание на странного русского дипломата, то увидели бы человека, днём бегающего по агентствам недвижимости, а вечера проводящего в обществе привезённой из Москвы леди с другой фамилией, несомненно, чужой жены. Обычные проделки среднего клерка. Но и Мари я сейчас не лгу — без неё я невероятно скучал и больше не мог выдержать даже неделю).
Не сомневаюсь, что Мари всё поймёт, но для понимания необходимо время. Именно поэтому мне приходится терпеливо и нудно, бродя по кругу, вспоминая подробности, возвращаясь к уже изложенным деталям, рисовать ей картину происходящего.
Когда Мари разберётся в ситуации, я смогу на неё опереться.
* * *
В нашей жизни не всё так просто. Иногда у Мари проскальзывает нотка горечи: ей кажется, что я не только холоден, но и равнодушен к её заботам и тревогам.
Однажды, когда я был в командировке, в доме кончились деньги. В шкатулке на моём домашнем рабочем столе хранится стопка банкнот на чёрный день. Когда я созвонился с Мари, чтобы расспросить о повседневных печалях и радостях, она пожаловалась на безденежье.
Мне и в голову не пришло напомнить о шкатулке. Ведь та не заперта, деньги на виду — бери и трать… Но Мари так не умеет. Ни взять без спроса, ни попросить разрешения. Только спустя годы я узнал, что тогда она обиделась на моё безразличие.
Когда мы вместе едем отдыхать, идём в кино или ресторанчик, Мари воспринимает как должное, что деньги трачу я, поскольку моя зарплата выше. Если у меня карманы пусты, Мари заплатит за билеты сама или купит приглянувшуюся книгу, которая, по её мнению, мне нужна (это удивительно — Мари удаётся улавливать мельчайшие оттенки моих увлечений в каждый момент жизни). Но Мари так и не научилась объединять наши средства. Что за этим стоит? Боязнь остаться одной? Подспудное недоверие даже ко мне? Опора только на собственные силы, когда человек принимает как должное любой подарок, вплоть до поездки куда-нибудь в Таиланд или Испанию, но не считает себя купленной куклой?
Для меня сделать Мари подарок, заметить искорку радости в её глазах — главное удовольствие в жизни. Но у Мари иногда проскальзывает нотка горечи, штришок сомнений. Поэтому мне трудно. Мне надо убедить Мари в том, что у меня нет другого выхода — без её помощи нам обоим не выбраться. Поэтому я продолжаю рассказывать ей то, что скрывал все эти годы.
2.4. Манипуляция с абсурдом
Москва. Осень 1991.
Наверно, отправной точкой для Глеба стал момент, когда он наткнулся на «ошеломляющие» доказательства участия в покушении не менее двух снайперов.
И сразу же у него глаза на лоб полезли. Не потому, что Глеб этой версии не знал — даже те, кого убийство президента Кеннеди не слишком трогало, наслышаны о двух убийцах, в противовес «лживому» утверждению следствия, что действовал убийца-одиночка. И не потому что, сколько Глеб ни старался, никаких доказательств в пользу двух стрелков он так не нашёл.
А потому что попытки властей поддержать выводы комиссии Уоррена звучали жалко, беспомощно и наивно. Власти оправдывались настолько тупо, что складывалось впечатление, будто Освальд — второстепенная фигура (если он вообще имел какое-то касательство к покушению), а истинные зловещие убийцы надёжно властями укрываются.
Из года в год, из книги в книгу, из статьи в статью кочуют одни и те же удивительные подсчёты секунд, необходимых на перезарядку карабина. Мол, Освальд не мог стрелять в одиночку, так как не успевал свой Mannlicher-Carcano перезарядить.
Глеба не удивило появление версии о нескольких стрелках — ведь всех интересует, сколько человек стреляло и где снайперы располагались. Удивило то, что самому Глебу хватило пары дней, чтобы убедиться, что стрелял один человек — Освальд.
Журналистов и писателей понять можно — хлеб у них нелёгкий. Читатели верят на слово, проверять утверждения не торопятся. Это тоже понятно — читатель любит факты погорячее. А вот почему власть, вместо того, чтобы раз и навсегда закрыть тему, объяснив простейший фокус, застенчиво заикается, — вот что мучало Глеба, пульсировало в мозгу, не давало успокоиться. Ведь речь шла об одном из важнейших аргументов, опровергающих выводы официального следствия. А власть стыдливо отворачивается, подставляя себя нападкам.
