— Не верю, что вам не преподавали борьбу за выживание…
Как всё же устойчивы людские представления. Даже родная жена и та не верит, что муж — профессиональный разведчик — не обязан успешно использовать приёмы карате и ловко бросать ножи, втыкая их в центр еле заметной мишени.
— Меня учили соблазнять красивых девушек!
— А… значит, вот как…
Мари сорок восемь, но выглядит она на двадцать. Ну, на двадцать пять. Не старше. Потому что Мари — вне возраста, настолько она добра и чиста. Несмотря на трогательно и регулярно закрашиваемую седину, на сеточку морщинок вокруг зеленоватых глаз.
Поэтому Мари безошибочно относит «девушку» к себе и смеётся. Но в глазах та же самая вечная искорка печали и недоумения. Только сегодня заметная чуть больше, чем обычно.
* * *
Вещи оставим в номере. Сядем на местный автобус, доедем до городка, прогуляемся, сядем на рейсовый междугородний и поедем в Лиссабон. Автобус — не самолёт, документы предъявлять не надо. Народу тут мало, если кто-то на нас хотя бы глянет — заметим.
Работают против нас местные кадры. Работают с прохладцей, с привычкой к стандарту. Будем надеяться, что на единственной остановке четырёхчасового маршрута никто в автобус не подсядет. Надежда призрачная, но в милой сонной Португалии и не такие фокусы проходили.
В Лиссабоне надо добраться до тётушки Каталины, у которой хранится портфель.
Португальская старушка, ухоженная, опрятная, как все местные женщины, она и не подозревает, какую увесистую бомбу оставил я ей в подарок две недели назад, сняв комнатку на ночь, пообещав в самом скором времени приехать в отпуск и попросив разрешения оставить портфель, мол, всё равно придётся работать, зачем тащить его домой за тридевять земель, а потом волочь обратно. Портфель не заперт — старушка наверняка заглянула в первый же вечер, убедилась, что в нём только бумаги, дискеты, фотографии, пара магнитофонных плёнок с тем, что Виктор успел наговорить, но не записать на бумагу. Плёнки, правда, в упаковке от модных рок-групп, а дискеты закодированы, но старушка в любом случае смотреть их не полезет.
Там же лежат и тексты, которые я успел набросать с момента отъезда Виктора.
После того, как я задал вопросы, которые счёл нужным задать, после того, как Виктор ответил так, как счёл нужным ответить — иногда подробно, иногда отделываясь краткими хлёсткими замечаниями по поводу моей настырности, — он оставил мне всё, что накопил за последние годы. Накопил, оставил и уехал умирать.
4.2. Лингвистика
Португалия, южное побережье. 27 февраля 2004 года.
На десерт прошу португальский флан. Виктор заказывает мороженое.
— Я в детстве эскимо не любил. Все любили, а я не любил.
— А… так ты с детства расистом был? Чем тебе эскимосы не угодили-то?
Смеёмся. Затягиваемся Marlboro — сигаретные вкусы у нас похожи…
— Виктор, прокололся ты. Эскимо — это мороженое. На палочке. Все дети его любили, а я нет. Не любил, и всё тут. А тебя бы наши повязали в первый же день. Как американского шпиона. Несмотря на твой русский почти без акцента! Не может советский человек про эскимо не знать!
— Откуда у вас, русских, столько снобизма? И духовность ваша не в пример другим, и эскимо только у вас. Ваше «эскимо» от нашего eskimo pie идёт — мороженое на палочке. Молочное, покрытое шоколадом. Так что, кого бы повязали, ещё вопрос.
— Не знал. Неужели? Зато слово «вытрезвитель» у вас точно не используется. Это наше, родное.
— Опять ошибка. drunk tank, элементарно. В любом городке, в каждом полицейском участке. А зато ты не знаешь, что означает приказ get a haircut!
— Ха. Не смеши. Это когда сержант или генерал — не важно — на тебя глянет зверем и рыкнет, чтобы подстригся немедленно, а то зарос до пупа.
— Ну! У вас в России такие же сержанты?
— И генералы такие же.
Смеёмся. Мы похожи даже в мелочах. Мы многое взяли друг у друга. Но эскимо и любовь генералов к стрижке — только курьёзы в длиннющем списке похожестей. На первом месте — подозрительность и любовь к секретам. На втором, вера в собственное превосходство и непоколебимая уверенность в том, что весь мир спит и думает, как бы поставить наши великие родины на колени.
Похожесть и в том, что даже мы, профессиональные разведчики, проработавшие всю жизнь по разные стороны фронта, понимаем друг друга с полуслова.
— Почему ты не ушёл на пенсию?
— После исчезновения Лансера?
— После убийства Лансера, уважаемый политкорректный Виктор.
— Не ехидничай, я тоже умею. Почему на пенсию не ушёл? Если бы спросил человек, далёкий от нашей работы, я бы понял. Но ты-то не по фильмам о Джеймсе Бонде судишь. Кушать хотелось, на пенсию прожить непросто, к тому же в восемьдесят пятом мне было столько же, сколько Глебу, рано на пенсию.
— Но ведь ты опасен был?
— Чем?
— Тем, что всё знал. О Лансере, о Роберте, о Жаклин, об Онассисе, обо всей операции, в конце концов.
— Не я один знал. Ты же понимаешь, что в таких делах десятком парней не обойтись. Охранники Кеннеди — те, кто в момент покушения стоял ближе всего к телу. Кто раненого президента в самолёт грузил и в Вашингтон вёз. Кто чужой труп в госпиталь подкладывал. Врачи, санитары. Ну, и те, кто решение принимал. Роберт Кеннеди, Джон Маккон, Линдон Джонсон, Эдгар Гувер. И ещё несколько, рангом пониже. С самого начала было ясно, что в курсе будут с полсотни человек.
— Любой секрет, который известен троим, уже не секрет.
— Согласен. Поэтому лучший способ секрет сохранить — не замалчивать, а создать завесу. Устроить словесный шум, раздуть версии — числом поболе и позабавнее, чтобы зеваки сбегались. Среди груды абсурда истина затеряется.
— Хорошо, но ведь после кончины Лансера вы все не нужны стали, не так ли?
— Опять по-детски рассуждаешь. Кто нас всех убирать станет? Это же не фильм ужасов. Это же сколько человек порезать надо. Отдать приказ, посвятив в суть дела с десяток исполнителей. Тебе-то не знать, что разведслужбы убивают в тысячу раз меньше, чем им приписывают.
— То есть вас всех оставили в покое?
— Точнее, предложили на выбор род занятий. Меня вернули на прежнюю службу. Проще сотворить непритязательную легенду, в которой рассказывается, где и почему ты пропадал много лет, чем тебя убивать. Рискуя провалиться или нарваться на публикацию секретных материалов в далёком сейфе, со стандартной пометкой «вскрыть в случае моей смерти».
— Однако люди умирают и сами по себе. Обычный сердечный приступ… И тут же история, которую нечаянный покойник на всякий случай хранил в сейфе, в газеты и попала.
— Да. Именно поэтому мы знали, что нас не тронут. Потому что стоит первому из нас подозрительно погибнуть, половина остальных начнёт готовить страховку на случай своей смерти. А так обе стороны строго соблюдали договорённость: вы нас не трогаете, мы за пазухой камень не держим.
