И вопрос, где же он пропадал два десятка лет, становился ещё интереснее.
5.6. Схема
Нам всем присуща определённая «совковость», как бы ни брезговал я этим термином. Некоторые любят вставать в красивую позу и напыщенно заявлять, что де никогда Западу не поставить Россию на колени — будто Западу больше делать нечего кроме мучительных и напряжённых раздумий бессонными ночами, как бы непокорную Россию на колени поставить. Другие истошно бьют себя кулаками в грудь, завывая об особой исторической, трансцендентальной миссии, выпавшей на долю «самой духовной державы».
В моём домике свои скрипучие ступеньки. Увидев впервые Виктора, я первым делом обратил внимание на выпуклый золотой перстень с печаткой, восприняв его как символ коррупции. Или по меньшей мере американской пошлости и безвкусицы. Гораздо позже понял, что довлеющие стереотипы чаще всего неприемлемы.
Для центральноамериканца наличие у собеседника перстня означает примерно то же, что наличие пыжиковой шапки у совслужащего в середине прошлого века. Хочешь не хочешь, а носить зимой пыжик придётся, иначе уважать перестанут, слушаться не будут, за человека не посчитают. Безвкусица или нет, не суть важно.
Общество устанавливает свои законы. Жить в обществе и быть свободным от него нельзя. И итальянский интеллигент покорно напяливает массивную золотую цепь, индеец — выпускник Оксфорда — вдевает в нос кольцо, а рассудительный, проницательный и ехидный американец кубинского происхождения гордо демонстрирует аляповатый перстень.
Обыватель напичкан, нашпигован знаниями о шпионах, шпионаже и злодействах секретных служб. Чаще всего знания почерпнуты из жёлтой прессы, детективных романов, фильмов, слухов и сплетен. Иногда (гораздо реже) из рекламных кампаний самих служб: известный на весь мир израильский «Моссад» в свои лучшие времена насчитывал в штате всего тысячу двести сотрудников, включая охранников, секретарш и уборщиц.
Три четверти приписываемых «Моссаду» дел на самом деле не имеют к организации никакого отношения — жертвы покушений погибали в результате обычных аварий, заплывали слишком далеко в море, умирали от реальных болезней. Иногда человека убирали конкуренты, обманутые жёны или вредные любовницы. Но «Моссад» скромно отказывался подтвердить или опровергнуть версию о своей причастности к смерти имярека. Тем самым нарабатывая славу.
Много всякого бывает, что мудрецам и не снилось.
В США, к примеру, никому ничего не говорящая аббревиатура AFSA (Armed Forces Security Agency) скрывает небольшую скромную организацию, которая, однако, гораздо больше делает для противодействия чужим любознательным разведкам, чем разрекламированное ЦРУ. Никакой славы. Прозябание в безвестности. Зато и журналистские шишки не сыпятся на голову.
Конечно, человеку всегда можно подсунуть обычное, продающееся в любой аптеке без рецепта лекарство, от которого тот зачахнет за месяц. Но для успеха мероприятия требуется поднять личное дело потенциальной жертвы, поручить врачам-экспертам разобраться в болячках субъекта с целью понять, какое именно из безобидных лекарств подействует на несчастного наиболее эффективно. Надо привести субъекта к мысли о необходимости принятия таких-то капель от насморка или использования такого-то крема от загара. Подобные мероприятия иногда с успехом претворяются в жизнь (или в смерть?). Однако стоимость их настолько велика, что простые боевики мелкотравчатых террористических организаций или рядовые агенты могут принимать микстуру от кашля без особых опасений.
В шпионских романах и соответствующих кинокартинах, как правило, невозможно найти реальных описаний алгоритма работы разведки, без истерик, показных драм, заламывания рук и надрывного таинственного пришёптывания.
* * *
Виктор — обычный человек. Со своими причудами, свойственными каждому из нас. Любящий сангрию, смакующий паэлью, обожающий итальянские блюда, которые по его мнению умеют готовить только в Италии, где он умудрился однажды заказать то ли каннеллони, то ли тортеллини, то ли спагетти в местном французском ресторане, за что и был с позором из заведения изгнан, несмотря на требования, во-первых, доставить желаемое блюдо из соседнего заведения, раз уж в этом исконно национальные блюда готовить не умеют, а во-вторых, принести жалобную книгу, дабы он, американский турист, мог отобразить в ней своё недовольство качеством обслуживания в этой дрянной забегаловке. (Если это не байка, придуманная Виктором для Мари во время барселонского обеда, то наверняка речь шла об операции ЦРУ, а Виктор от чего-то отвлекал внимание. Он не так безнадёжно надменен, как наши новые русские).
Но для Виктора, южанина-латиноса, к тому же прожившего чуть ли не двадцать лет в Греции, типичны пафосность и цветастость в выражении чувств: почтительная слеза в голосе при беседе об уважаемых великих людях; резкие, иногда несправедливые, характеристики тем, кого он не переваривает, — опять же без всякого почтения к чинам и регалиям.
Виктор любит Джозефа Конрада. Почти обожает. В том числе и потому, что этот действительно великий романист писал гениальные произведения на выученном только в юности английском языке — даже не втором, а третьем после родного польского и французского. Виктор не любит Роджера Желязны и его эпопеи про шатания по десяткам миров — из-за типичного для фэнтези пренебрежения к деталям, незаметным для обычного читателя, но режущим глаза профессионалу-разведчику. Впрочем, даже при чтении русских классиков его передёргивает, когда в рассказе Чехова градоначальник на первой странице натягивает форменную шинель, а на последней вдруг снимает гражданское пальто.
Поэтому Виктор, по его словам, не любит кино. Для него увидеть не совпадающие номера одного и того же автомобиля в разнесённых по ходу действия кинокартины кадрах сходно по мучительности восприятия со скрежетанием железа по стеклу.
* * *
…я всё время сбиваюсь на настоящее время. Виктор умер на следующий день после нашего последнего разговора по возвращении в Штаты. Об этом сухо уведомило его ведомство: мол, в связи со вчерашней кончиной нашего представителя по рабочим контактам в рамках архивных обменов господина Виктора Фуэнтеса в скором времени будет назначен новый.
5.7. Измена?
Южное побережье Португалии. 27 февраля 2004 года.
Когда Виктор вызвал меня в Португалию и положил на стол тяжёлый объёмисто-бугристый кожаный чемоданчик, попросив передать его в Китай, я не удивился.
Пожав друг другу руки, мы сели за столик в том португальском ресторанчике, где через час местные танцоры стали танцевать фламенко, и когда Виктор печально посмотрел мне в глаза, я почему-то понял, что разговор пойдёт о судьбе Лансера. И если разговор начну не я, будет сложнее — придётся делать вид, что Виктор открывает мне глаза на то, что я и так уже давно понял. Ловчить не хотелось. Не имело смысла. Поэтому разговор начался так:
— Виктор, а в каком году он умер? И как?
— Кто?
