Глава седьмая. Обречённость
7.1. Понимание
Португалия, Лиссабон. 8 марта 2004 года. День.
За воскресным обедом, во время прогулок, уютными вечерами в нашей семье, как везде и всюду, если только отношения между супругами не отравлены до крайней степени, принято делиться впечатлениями: что видел, где был, что прочитал, что услышал. Иногда мне кажется, что Мари терпит мои надоевшие повествования как приложение к мужу. Мы никогда не спорим, даже когда спорить, казалось бы, необходимо. Например, в ответ на мои язвительные замечания о йоге и учениях Кастанеды и Шри Ауробиндо моя супруга не бросается защищать свои идеалы, а реагирует просто — либо находит срочные домашние дела, либо ограничивается краткой репликой, после которой разговор затухает.
Правда, Мари умеет смеяться в нужных местах, если речь идёт о смешных историях и анекдотах. Но этого мало. Мне не хватает именно сопричастности, понимания. С другой стороны, и я подтруниваю над безобидными увлечениями жены. (Разве что иногда раздражает поздний телефонный звонок подруги. Чем бы Мари ни занималась в этот момент, включая любовь, разговор у девушек будет долгим и серьёзным: для Мари размышления о медитациях и левитациях — не увлечение и не блажь. Иногда мне кажется, что если я исчезну, Мари погорюет, глотая слёзы, месяц-другой, а затем даже порадуется, сообразив, что теперь ничто не мешает отдаться духовному самосовершенствованию).
Однако сейчас, рассказывая о Викторе, о его мемуарах, о компьютерных дискетах с мегабайтами информации, о фотографиях, схемах, рулонах бумаги с адресами, фамилиями и телефонами, посвящая Мари в грозную и опасную историю, я вдруг впервые вижу настоящий и неподдельный интерес, впервые ощущаю, что всё остальное отброшено.
Я вижу Мари изменившуюся — женщину, чья жизнь разделилась на две части: до вчера и после него. И поэтому физически ощущаю, что для Мари нет ничего важнее моего рассказа. Поэтому информацию она не просто воспринимает, но впитывает каждое слово.
* * *
К Лиссабону разговор выдыхается. Подъезжаем к автовокзалу, выбрасываемся в пекло города, добегаем до метро и ныряем в прохладу. Слава богу, здесь на входе никто не проверяет билеты, на выходе тоже. В Лиссабоне даже в метро билеты проверяют контролёры. Обходимся без билетов не из скупости. Дело в том, что очереди за билетами длинные, контролёры попадаются редко, а пара иностранцев, не разобравшаяся в премудростях системы оплаты городского транспорта, вызовет только сочувствие — туристов португальцы трепетно любят.
Вылетаем на последней станции, карабкаемся в трамвай, едем вдоль набережной, наслаждаясь спокойствием. Выходим у огромного монастыря, стены которого изрезаны фигурками святых, библейских сцен, мраморными гроздьями винограда, весёлыми херувимами и постными ангельскими лицами. Неподалеку высится растущая прямо из реки старинная башня. Вокруг щебечут туристы, которых ещё очень мало по сравнению с тем, что начнётся летом.
Скорым шагом поднимаемся к небольшому кафе напротив входа в морской музей, притаившийся в монастырском крыле, приветствуем хозяйку, которая меня узнаёт, радужно улыбается, берёт трубку и набирает номер тётушки Каталины, у которой мы остановимся и у которой где-то в прихожей примостился портфель Виктора. Если бы только тётушка знала, насколько опасно и важно его содержимое.
Через минуту она вбегает в кафе. Мы, по местному обычаю, обнимаемся и целуемся, и я знакомлю тётушку с Мари.
Усмехаюсь анекдотичности ситуации: бедняги топтуны-пастухи. Как же им, бедолагам, следить за нашими передвижениями в старинном квартальчике, где каждый новичок на виду, где любой взгляд на окна, любая секундная остановка для того, чтобы прикурить сигаретку или завязать шнурок на ботинке, вызывает любопытные взгляды армии пенсионерок.
…Нам предоставлена большая спальная комната. Тётушка лукаво извиняется за то, что вместо одной широкой кровати положено обходиться двумя узкими, но мы не молодожёны, страсть первых недель давно сменилась солидной, глубокой и спокойной любовью, так что мы перетерпели бы, даже если и на самом деле речь шла об обычном отпуске. Тем более, что Мари как-то призналась, что предпочла бы две кровати даже дома, уж слишком часто я во сне спихиваю её на самый краешек. Мне еле-еле удалось отстоять наш двуспальный диван, который уже год как дышит на ладан, а до замены которого на новый никак руки не дойдут.
7.2. Перекличка
Португалия, Лиссабон. 8 марта 2004 года. Вечер.
— Ты голодна?
— Нет. Через часик проголодаюсь, не раньше.
— Тогда ложись, поспи. А потом сходим в ресторанчик, поблизости наверняка должно быть что-то подходящее.
— А ты?
— Я поработаю. Мне надо записать события последних дней, да и не только.
— Зачем?
— Затем, что если всё пройдёт хорошо, мне очень скоро предстоит подробно обо всём рассказывать. Я не хочу забыть детали. Меня с детства учили не доверять памяти.
— Нас будут допрашивать?
— Наверняка. Но по-дружески, без давления. Сначала сочтут, что мы ведём двойную игру — такое с перебежчиками случается. Но мы не передаём сведения, которые можно считать развединформацией о России. Мы не претендуем на допуск к тайнам, мы не хотим обосноваться в качестве инструкторов в их разведшколах. Поэтому они быстро увидят, что мы им не интересны. Тем более, что китайцы с Россией не враждуют. И тогда с нами распрощаются, предложив бесплатные билеты в страну на выбор и небольшую, но достойную пенсию, чтобы у нас не возникало желания побежать к кому-то ещё от материальной безысходности.
— А не проще ли нас убрать?
— Мы не в кино. Это жизнь. Любое убийство, как поступок необратимый, применяется в самых крайних случаях.
Причин ненужности ликвидации я мог бы привести десяток, но Мари, хватает одной:
— Допустим, мы всё же задействованы каким-то непонятным образом в головокружительной схеме российской разведки. И китайцы зверски с нами расправляются. Да им потом десять лет это убийство аукаться будет. Лучше уж держать нас в тепличных условиях, во всём потакать и не ограничивать в личной свободе. Куда мы денемся, будучи вынужденными бегать в банк за ежемесячными выплатами. И это, поверь, далеко не самая важная причина.
— Вадик, тебя не мучает мысль, что ты совершаешь измену? Я просто твоя жена. Я не работаю в твоей организации, я не участвую в передаче секретов, составляющих государственную тайну моей страны, я не наношу ущерб своими действиями или бездействием, но ты? — ты же нарушаешь все мыслимые правила и законы.
Мне смешно. Мари заговорила сухим, шаблонным языком юриста. Скорее всего, под влиянием Алёши — младшего сына, студента-юриста, регулярно забегающего к маме на ужин, благо факультет под боком (после занятий гораздо проще нырнуть в родную квартирку, где парень вырос, чем ехать полгорода до снимаемой холодной конурки). В ожидании ужина Лёша, сидя на кухне, как правило, штудирует вслух учебник гражданского или уголовного права. Вот и Мари набралась устрашающих словечек и оборотов.
