* * *
Вне зависимости от того, как дальше будут развиваться события, больше мне московских куполов не видать. Я хочу спокойно жить, ходить на пляж, любоваться рассветами и закатами и заниматься медитацией вместе с любимой женой.
В Москве у меня не осталось ничего.
Сначала я хотел спрятать копии бумаг Фуэнтеса в сейфе «Промсвязьбанка», но тогда, десять дней назад, у меня даже времени сделать копии не было бы… Поэтому я и оставил портфель в Лиссабоне, взвесив все за и против. (Как показали дальнейшие события, я оказался прав.)
Но наши противники не могут быть уверены, что я не привёз копии в Москву и не укрыл в доступном только мне месте, скорее всего в том же банке, принадлежащем старинному товарищу. Как только сомнения у них отпадут, как только они убедятся, что копий нет, они меня убьют. Теперь уже вместе с Мари. И заберут портфель Виктора. А моя задача состоит в том, чтобы их переиграть. С помощью Мари это получается.
12.4. Отрешённость
— Поспал?
— Да, конечно.
— Глаза у тебя красные, врёшь, наверно. Не отходил от компьютера?
— Нет, правда спал. Как только ты ушла, так и лёг. И только пять минут назад проснулся.
— Ладно, верю.
— Билеты купила?
— На завтра.
— Почему на завтра? Мы же говорили о сегодняшнем вечере.
— А на сегодня ничего не было. Рейс забит.
Странно, но всякое бывает. Я ещё не сошёл с ума, чтобы решить, будто все билеты на все рейсы из Лиссабона специально заказаны нашими преследователями.
— Ладно, завтра, так завтра. Хотя, жаль. Чем быстрее мы будем действовать, тем меньше у них времени на размышления. Пока мы их обгоняем.
— Одна ночь ничего не решит. Зато я тебя лечить буду. Редко мне это удаётся.
Болит горло. Жар. Ломит суставы. Типичный грипп. Вот ведь, угораздило. Самому смешно — в самый напряжённый день жизни слечь с температурой и лечиться горячим чаем с лимоном. Жаль, что я не умею делать так, как поступает в таких случаях Мари — садится, скрестив ноги, держа тело прямо, бессильно положив руки на колени, открытыми ладонями вверх, устремляет взор куда-то в даль далёкую… Получаса хватает, чтобы все признаки недомогания убежали…
Мари знает, что болезнь, это состояние души. Если ты заболел, значит, в чём-то набедокурил. Мелкие мысли, чёрные задумки, нехорошие пожелания, зависть, неприязнь… Чем ты хуже, тем больше в тебе болезней, одним словом.
Любопытно, чем я карме не угодил на сей раз, что нет сил даже по улице пройтись?
Но есть Мари, которая за эти сутки свыклась с ролью верной и незаметной помощницы.
Мари улыбается довольной улыбкой женщины, в тенёта которой наконец-то попался неуступчивый супруг, не любящий собственной беззащитности, но вынужденный подчиниться драконовскому лечению. Меня ожидают наборы чаёв с лимоном, вареньями, привезёнными из Москвы таблетками, столовыми ложками мёда. Как будто мы не стоим на краешке пропасти…
Человеку редко удаётся добиваться отрешённости, забывая на несколько часов о происходящих событиях и балансировании между жизнью и смертью. Если можно насладиться мгновеньями обычной семейной жизни, впитывая получаемое от повседневных забот счастье, то надо наслаждаться. Это редко удаётся. Но Мари не зря любит и знает йогу.
12.5. Счастье
Большинству из нас не хватает чуда текущего момента, мы понимаем, что нашим мечтам в этой жизни не осуществиться, а потому с надеждой всматриваемся в вечность. Люди уязвимы, одиноки, вздрагивают от мысли о неизбежном уходе. Часто людскими страхами пользуются те, кто создает иллюзии в собственных целях.
Но если бы мир состоял только из людей, хоть немного похожих на Мари по уровню доброты и чистоты помыслов, на Земле, несомненно, наступил бы золотой век.
Главное, наверно, опять же в словах Будды: счастье, это когда взаимная любовь возвышается над взаимной нуждой друг в друге. Можем ли мы отнести эту фразу к нашим отношениям? Несомненно. Поэтому мы счастливы.
Глава последняя. Скорпиос (Scorpios, скорпион)
Последняя 1. Черновики записок Виктора. Ненависть
Смерти начинаются в шестьдесят восьмом. Не те призрачные, придуманные нами или высосанные из пальца журналистами, а настоящие смерти, настоящие трагедии. К смертям подводила логика развития. Проблемы нарастали, нарыв разбухал и должен был лопнуть.
Обстановка накалялась, не переставая. Оно и понятно, ведь все участники спектакля испытывали постоянное давление. Люди и во сне помнили об абсолютной секретности. Нельзя было проговориться даже матери родной. Запрещено было выпить лишнюю рюмку или откровенно поболтать с запавшей в душу девчонкой.
Мы вращались в замкнутом кругу, будучи подобранными случайно, выхваченными из толпы, брошенными в пекло без подготовки, без проверки на общительность, без возможности отодвинуться от лиц, вызывающих антипатию.
Обязанность врать всем вокруг. Врать, не переставая, строя ложь на грандиозном фундаменте малых и незаметных деталей. Ведь ложь, обычно, разоблачается, если детали не продуманы.
Обязанность не забывать сегодня сказанного вчера. Чтобы собеседник не заметил лжи, которой мы себя выдаём, когда не помним о собственных словах, произнесённых неделю назад.
К тому же ложь должна была постоянно самовоспроизводиться. Мы распространяли слухи о десятках убиенных свидетелей, для чего приходилось следить за жизнью всех, кто имел отношение к покушению. Немедленно хватались за каждую гибель в автокатастрофе или смерть от сердечного приступа, выдавая факты за расправу. Следили за прессой, которая нет-нет, да и возвращалась к теме, способной навести на нехорошие мысли. И поэтому при появлении каждого потенциально опасного репортажа, тут же запускали очередной миф — от воспоминаний заштатной проститутки про откровения заговорщиков до бреда о продаже президентского черепа.
Сложностей хватало с первых дней. В тот момент, когда высшее начальство принимало решение о смене власти, многие вопросы, казавшиеся второстепенными, были упущены. Поэтому только в середине декабря возникла необходимость куда-то спрятать выздоравливающего, хотя и полупарализованного экс-президента. Отсюда и непонятные шараханья в первые месяцы, когда мы рыскали по странам и континентам в поисках надёжного укрытия.
К апрелю шестьдесят четвёртого стало понятно, что самое незаметное место должно быть привычным глазу, неэкзотическим, непривлекательным, расположенным неподалёку и не привлекающим внимания. Поэтому в апреле Жаклин оставляет Белый дом и переезжает в вашингтонский пригород Джорджтаун, где и живёт до тех пор, пока подрастающие дети не становятся настолько опасными свидетелями, что пришлось их от скрываемого папы отселить.
