— Тури!
Она кошкой прыгнула сверху, с покатой вершины ближайшего камня.
— Ты чего это? — я не понял, что ей понадобилось там, на макушке скалы.
— Не знаю. Захотелось поближе к звёздам, — сказала Тури.
«Мечтательница…»
Ну вот. Встретились. Слова куда-то исчезли, и я глупо стоял перед ней, злясь на собственную тупость и стыдясь наготы. Тьма, уже который день я без своего плаща, который носил много кругов, от пересвета до пересвета! Не люблю оставаться голым, ужасно не люблю.
— Ну, — Тури нарушила тишину, — веху земли мы прошли…
— Угу, — проворчал я, обрадовавшись. Молчать дальше было невыносимо, и первый вопрос получился у меня достаточно дурацким:
— Куда Лю делся-то?
Тури усмехнулась:
— Я это у тебя хотела спросить! Ты его последним видел. Сегодня одиннадцатый день пути, так что завтра нам полагается быть в У-Наринне.
Чушь, до Каменного леса ещё больше трёх дней пути. Почти четыре — по два красных и синих. Да и Лю, когда я его видел, говорил о пяти днях. Только я отвлёкся тогда, увидев испорченные магией самоцветы, и принялся орать на Лю вместо того, чтобы подробнее расспросить о сроках. Даже удивительно, какой же я всё-таки болван!
— Позавчера Лю сказал — пять дней осталось, — сообщил я спутнице.
Она кивнула, словно догадывалась о чём-то подобном. Наверняка догадывалась.
— Лю — урод, — вырвалось у меня. Впрочем, я действительно так думал. — Похоже, у Трона надо будет полагаться только на себя.
О том, что Тури может и не знать о Троне и неизбежной схватке рядом с ним, я подумал много позже.
— А здорово ты вампиру голову снёс мечом! — вдруг сказала Тури, как мне показалось — с восторгом. — Красиво! Я так не умею!
Если бы я был вулхом — я бы завилял хвостом. Любой мужчина знает, что такое женская похвала, да ещё если это именно та женщина, о которой думаешь чаще всего…
Впрочем, что там — мечом махать… Дурное дело не хитрое.
— Это ты молодец, Тури. Без тебя и меча не было бы. А уж что ты с вампирами на верхотуре делала, я и знать не хочу…
Тури опять улыбнулась.
— А ты, что ли, всё помнишь? — спросил я. Интересно всё-таки, как память пробуждается у неё.
— Не всё. Кое-что.
Я хотел сказать сразу многое — что я вечно оставляю её в таких дурацких ситуациях, что и врагу не пожелаешь, а ей приходится выкручиваться за себя и за вулха, который, конечно, предан и старателен, но с которого спросу всё равно мало, что постоянно отвлекаюсь на свои ничего не значащие мелочи, вроде испорченных самоцветов, что, наконец, это именно я завёл нас в Сунарру…
Но вместо этого во мне вдруг проснулся вулх. Не тот вулх, который живёт красным днём, а та часть меня, Морана, которая сознаёт себя человеком, но хочет оставаться беззаботным зверем. Я наклонил голову и, словно малый щенок, ткнулся спутнице в плечо.
До сих пор не понимаю, почему мой внутренний щенок так нравится женщинам. Тури обняла меня и прижалась щекой к взлохмаченной шевелюре на макушке. А в следующий миг тело её мучительно изогнулось — одновременно с первым лучом Меара, вырвавшимся из-за горизонта. Я бережно опустил спутницу на землю и отступил на шаг.
Вскоре в мои глаза взглянула карса. Взглянула, и стала старательно вылизывать и без того гладкую шерсть.
Женщина…
Надевая курткоштаны, я снова вспомнил свой плащ, оставшийся в старой мельнице на берегу Юбена. Слов нет, одежда хорингов хороша и удобна… Да и от всякого оружия спасает почище кольчуги. Стрелы, например, её не берут. Не взяли и огненные шарики вампиров. Но почему-то вдруг мучительно захотелось запахнуться в привычный плащ, наведаться в нуртские трущобы и выколотить из Вара Гремячей Глотки очередную порцию дани, а потом сходить в «Маленькую карсу», испить доброго пива…
Тьфу! Опять я о пиве. Моран, по тебе точно Сунарра плачет!
О «Маленькой карсе» думать буду потом. Пока с меня достаточно и большой — Тури-кошка бесшумно явилась из-за скал и развалилась рядом с нетерпеливо гарцующим Ветром. Вот ведь конь неутомимый! Впрочем, от него так несёт магией, что любое удивление относительно его необычной выносливости становится просто неуместным.
Корняга приплёлся с почти полной флягой воды.
— Привет, Одинец! — буркнул он настороженно. У меня вообще складывалось вполне правдоподобное впечатление, что он постоянно ждёт от меня какого-нибудь подвоха. А чего? Заслужит — получит. Пусть не сомневается.
— Привет, деревяшка, — отозвался я благодушно. — Как твои бока?
— Зарастают… Эх, и почему вы, люди, огонь так любите?
Я хмыкнул. Обыкновенно я промолчал бы, но сегодня хорошее настроение развязало мне язык.
— Потому что огонь — это жизнь, сколько бы ты, пень, не утверждал обратное. Да и не от людского огня ты пострадал.
— Жизнь… Кому жизнь, а кому и наоборот. А что до людского огня, так от него как раз больше всего вреда. Пьянчуга какой-нибудь забредёт куда не звали, костёр не затопчет, а потом на том месте даже трава не растёт. Знаем, встречались. Мы, корневики, давно усвоили: где людей поменьше — жизни всегда побольше. А вы несёте лишь смерть. Или запустение.
— Ого! — я покачал головой. — Старина Унди Мышатник назвал бы тебя философом. Но вряд ли ты, деревяшка, знаешь такое слово.
— Спору нет, слов умных вы, люди, придумали много. Только лучше от этого не стало. И деревья продолжают безбедно расти только вдали от мест, где вы бываете. А рядом с вами вместо лесов всегда рано или поздно получаются вырубки.
Ну и ну! Во даёт, Корняга. Может, он и не знает умных человеческих слов, но в умных мыслях ему никак не откажешь. Интересно, все корневики такие головастые, или только этот уродец? Я почти не помнил событий в лесу корневиков. Надо будет поподробнее расспросить Корнягу. Только помнить покрепче, что он наврёт по обыкновению. Впрочем, даже враньё этого пня-недомерка слушать забавно, а порой и поучительно. Спасибо Унди, он привил мне мысль, что научиться чему-нибудь полезному можно и у самого пустого человека. К пням это тоже относится.
Отобрав у Корняги флягу с водой, я немного отпил, потому что в горле, как всегда после превращения, было сухо, как в колодце, из которого ушла вода, а разговоры с Тури и пнём жажду отнюдь не утоляли.
— Ты-то напился, надеюсь? — спросил я Корнягу, утираясь рукавом.
— Напился… — буркнул тот в ответ. Кажется, он даже бояться меня перестал. Вот к чему приводит благодушное с пересвета настроение — народ распускается и начинает садиться на шею. Теперь я понимаю, почему старшины наёмников всегда злы, как цепные псы, и в любой миг готовы вцепиться в глотку первому встречному.
Если, конечно, это хорошие старшины. Впрочем, плохих я не знал.
